Эти слова были последним ударом.

Ферида почувствовала, как что-то внутри неё оборвалось, как если бы хрупкая, почти невидимая нить, удерживавшая её надежды, разом лопнула, рассыпавшись в воздухе.

Она смотрела на бабушку, но в этот момент ей казалось, что перед ней стоит не та женщина, что вырастила её, не та, что читала ей книги по вечерам, не та, что однажды сказала ей, что каждая судьба – это выбор.

Перед ней стоял человек, для которого она была только фамилией, только фигурой на шахматной доске, частью игры, где чувства не имели никакого веса.

Ферида сжала пальцы в кулаки.

Она не знала, что сделает.

Но знала одно – она не покорится.

Ферида не слышала больше ни слова. Воздух в комнате стал тяжёлым, давящим, будто потолок опустился ниже, стены приблизились, замкнув её в тёмном, душном пространстве, где нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть без боли. Она смотрела на бабушку, но больше не видела в ней женщину, что однажды учила её разбирать поэзию древних персидских поэтов, не видела в ней заботу, тепло или даже простую привязанность. Теперь перед ней стоял человек, который лишил её будущего, не сказав ей ни слова, не дав ни шанса, не позволив ей даже осознать, что она никогда не была свободной.

Она хотела закричать.

Но не позволила себе этого.

– Кто он? – её голос был хриплым, но холодным, словно металл, закалённый в огне.

Бабушка чуть склонила голову, будто взвешивая, стоит ли отвечать сразу, но затем выпрямилась, плавно, спокойно, как будто этот разговор был для неё всего лишь формальностью, не более значимой, чем обсуждение нового портного.

– Ты узнаешь его через три дня, на балу.

Эти слова были последним ударом.

Ферида медленно кивнула, ощущая, как внутри поднимается не страх, не паника, а тихий, ледяной гнев.

Значит, вот так?

Значит, её обручение даже не заслуживает того, чтобы сказать ей об этом заранее, чтобы позволить ей хотя бы знать, с кем связана её жизнь?

Как чужую вещь, как предмет роскоши, купленный по договору, её просто передадут из одних рук в другие.

Она почувствовала, как по телу пробежала дрожь, но сжала пальцы так сильно, что ногти впились в ладони.

Бабушка наблюдала за ней, и в её взгляде не было ни капли сочувствия.

– Всё уже решено, Ферида, – сказала она наконец. – Я надеюсь, ты не заставишь меня сожалеть о том, как я тебя воспитала.

Ещё мгновение, и она развернулась, вышла из комнаты с той же грацией, с которой вошла, оставив после себя аромат лаванды и бледно-серебристое мерцание ткани на солнце.

Дверь закрылась, и замок вновь погрузился в тишину.

Ферида стояла посреди комнаты, едва дыша.

Она знала, что если останется здесь ещё хоть секунду, она сломается.

И поэтому она сделала единственное, что оставалось.

Она шагнула к двери, открыла её резко, почти яростно, и вышла в коридор.

Она шла быстро, почти бегом, чувствуя, как её длинное, лёгкое утреннее платье путается вокруг ног, цепляется за ковры, как холодный мраморный пол обжигает босые ступни, но она не обращала внимания.

Ей нужно было дышать.

Ей нужно было выбраться.

Она спускалась по лестнице, проходила через колонны, миновала статуи и золотистые арки, не глядя по сторонам, не замечая ничего, кроме огня внутри себя, который с каждой секундой разгорался всё сильнее.

Слуги смотрели на неё с удивлением, но никто не осмеливался заговорить.

Когда она наконец оказалась в саду, утренний воздух ударил ей в лицо прохладой и свежестью, напоённой ароматами роз, жасмина и влажной травы.

Она глубоко вдохнула, зажмурилась, почувствовав, как лёгкие наполняются этим воздухом, и, наконец, позволила своему телу расслабиться.