Конни отложила ручку и откинулась на спинку, чувствуя, как плетеное садовое кресло с тихим вздохом подалось под ее тяжестью.

Впервые за несколько недель она проснулась в начале шестого утра от пения птиц, а затем от звука тишины. Резкой, оглушительной тишины. Не слышно было ни воя ветра за окном, ни стука дождя по оконному стеклу.

Долгую суровую зиму в этом году сменила затяжная ненастная весна. Черные тучи, багровое небо, то обнажающиеся, то скрывающиеся под водой приливные отмели и безжалостный ветер, ночи напролет сотрясающий дом до основания.

В январе и Милл-лейн, и Апулдрам-лейн затопило. Там, где когда-то были поля, образовались озера-призраки. Корни вязов гнили в воде. В феврале Конни не давал уснуть бешеный стук колеса старой соляной мельницы на ручье: оно крутилось, гремело и грохотало в волнах весеннего прилива. В марте во время бури от дуба отломился сук и пролетел в каких-нибудь нескольких дюймах от мастерской. Апрель – шквал за шквалом, косой дождь и раскисшая земля под ногами. Заливные луга до сих пор еще не просохли. Конни выставила на чердаке ведра в ряд, чтобы собрать воду. Теперь она сделала мысленную заметку: напомнить Мэри, чтобы та унесла их вниз, если погода и впрямь наладится.

Сегодня поверхность мельничного пруда была гладкой, а болота расцвели всеми красками. Сине-зеленая вода, покрытая барашками от легкого бриза, сверкала на солнце. Головки рогоза – словно изнанка бархотки. Терновник и ранний боярышник красовались белыми цветами. В зарослях кустов вокруг мелькали красная лебеда и дикий серпник, пурпурноглазая вероника и золотистые одуванчики.

Конни оглянулась через плечо на сам дом. Он часто казался неприветливым: такой одинокий, открытый всем ветрам посреди болот, откуда до ближайшего соседа добрых четверть мили. Сегодня в солнечном свете он был великолепен.

Над домом, выстроенным из теплого красного кирпича, как и некоторые другие из лучших домов Фишборна, возвышалась крутая крыша, покрытая красной черепицей, и высокий дымоход. В задней части дома располагалась кухня с современной чугунной плитой, буфетная и кладовая. На первом этаже – четыре спальни и детская с видом на море. Узкий лестничный пролет вел в помещение для прислуги на верхнем этаже, сейчас пустующее: мать Мэри настояла, чтобы та жила дома.

Но что убедило отца купить этот дом – это длинный светлый зимний сад, тянущийся вдоль всей западной стены. Там отец и устроил свою мастерскую. А в самом дальнем юго-западном углу сада стоял большой прямоугольный кирпичный ле́дник, который использовали как кладовую.

С юга и востока дом окружала лужайка. Деревянные деревенские ворота посреди живой изгороди из терновника в северо-восточном углу участка, там, где его границу обозначал один из множества приливных ручейков, сбегавшихся к истоку большого ручья, открывались прямо на дорогу, ведущую в деревню.

Главный вход располагался дальше по тропинке. Черные кованые ворота вели к парадной двери Блэкторн-хаус, глядевшей на восток, в сторону старой соляной мельницы. В ясный день отсюда открывались виды на весь ручей и заливные луга на противоположном берегу лимана. Здесь не было ни пляжей, где могли бы играть дети, ни живописных скал, ни груд камней, – сплошь на мили тянулись соленые илистые отмели, обнажавшиеся во время отлива.

Там, всего в полумиле, если мерить расстояние напрямик, над водой, пряталась в зеленых зарослях ивы, бука и вяза крошечная церковь Святых Петра и Марии. Дальше, еще в миле к востоку, возвышались восстановленный шпиль и нормандская колокольня Чичестерского собора.