Прочтение грамоты выслушали стоя. Ответ государь поручил прочесть в ответной грамоте своему боярину.

В ней говорилось: «Многократ мы говорили, чтобы вотчины наши польский король не считал своими. В наши волости при Великих Луках и Ржеве и в других новгородских местах не вступался бы. Наши города и волости, земли и воды король за собой держит. От его людей нашим людям обид много, идут разбои, наезды, грабёжи от королевских людей и воевод. Сколько людей в полон уведено, и добра у них забрано – счёту нет. А тех людей, что к нам через королёву землю ездят, грабят и продают и к нам не пускают. А твои князья Воротынские пришли не тайно, а явно войной за реку Оку, людей до смерти побили, многих в плен увели. Наши люди не смогли стерпеть и в след погнали и отбили у них своих жён и детей. Мы не будем терпеть от королёвых князей и своей силой казнить их будем».

После прочтения этой грамоты государь отпустил посла, уведомив его, что он пошлёт сопровождать его своих послов к королю Казимиру.

– Не так давно Мосальский приезжал с грамотой от короля Казимира, а сейчас вот какая добрая весть пришла из Польши: «Двадцать третьего мая преставился Великий князь литовский и король польский Казимир. Королём в Польше стал сын его Ян-Альбрехт. Великим же князем в Литве – его другой сын, Александр». Что несут сии вести? Худо, иль добро? Плохо об усопшем не говорят, но не видела Русь добра от Казимира, – размышлял Иван Васильевич.

Стук в дверь прервал мысль. Вошёл боярин, принёс вести из тайной канцелярии.

– Государь, от доброходов стало всё ведомо о князе Лукомском. У Лукомского при обыске зелье нашли, в кафтан зашито было. Сознался он при пытках, что это зелье получил он из рук короля Казимира, дабы опоить тебя и сына твоего Ивана Молодого, ежели убить будет нельзя.

– Другим Казимир смерть готовил, ан смерть самого взяла. Бог злодея покарал! – отозвался государь, гневно сверкнув глазами и бледнея. – Судить и казнить всех виновных, ежели суд вину признает! – добавил он, сдвинув брови. – Я уж стар, а Ванюшку поберечь надобно.

– Все нити дел сих недобрых к семье твоей тянуться, к жене твоей Софье Фоминичне и сынку Василию, – слегка помедлив с ответом, произнёс боярин.

Гневом блеснули глаза Ивана Васильевича.

– А со своей семьёй, я сам расправу учиню. Иди, боярин, исполняй мои поручения! Сказал он устало, опускаясь на скамью.

Дикий скандал учинил Иван Васильевич в тереме жены своей, топая в ярости ногами и бросая чаши серебряные об пол. Трепещущая от страха Софья Фоминична и сын Василий, оправдываясь, отметали все наветы. Но зерно подозрения было брошено в его душу. Иван Васильевич отныне не доверял им, посадив их под домашний арест.

Но время шло, а сердце человеческое отходчиво. Память постепенно начала стирать остроту разочарования и гнева.

– Сам бог велел прощать, – успокаивал он себя, смягчая свои действия со своей венценосной семьёй.

Дверь в его покои резко с грохотом отворилась, что заставило Ивана Васильевича вздрогнуть и оглянуться. На пороге стояла запыхавшаяся, взволнованная Алёна. Пятнадцатилетний подросток-девочка выглядела испуганной. Пряди её русых волос выбились из заплетённой косы, тёмно-серые глаза метались, словно пытаясь зацепиться за что-то, капельки пота, выступив, стекали по лицу.

– Тату! Наш Иванушка помирает. Идём быстрее, он кличет тебя.

Первый раз за всю свою жизнь Иван Васильевич испытал страх, который сковал его тело, отнял речь и пригвоздил к скамье. Словно ушат холодной воды неожиданно вылили на него, дыхание стеснило. Наконец, произведя глубокий вздох, слегка придя в себя, вскочил на ноги.