мамасноваспориласним. Яспряталасьвваннойивключилаводу, чтобынеслышать. Толькотебемогуэтонаписать.” Я долго смотрел на экран, не зная, что ответить, потому что нет слов, которые могли бы всё исправить. Я написал: “Еслибыямог, ябыпришёлтудапрямосейчас. Постучалбывванную, открылдверь – ипростообнял.” Она не ответила сразу. Потом пришло короткое: “Спасибо. Тыиправдарядом, дажееслинерядом.”

 Вечером я снова перечитал её старые письма. Особенно одно, где она пишет, что верит в нас. Не “вменя”, не “всебя”, а в нас. Это слово греет.

 Засыпаю сегодня с ощущением, что день был прожит не зря. Пусть он был без событий, без фейерверков. Но в этом дне был кто-то, ради кого хочется жить, меняться и двигаться вперёд.

 Прошла неделя. Завтра 3 августа – день рождения Ренесмы. Я чувствую странное опустошение, почти физическую тяжесть, когда осознаю, что не смогу поздравить её по-настоящему – не смогу обнять, посмотреть в глаза, подарить ту самую открытку, которую нарисовал от руки и хранил для особого случая. Мне остаётся только писать. И я пишу. Долго, взвешивая каждое слово, стараясь вложить в них то, что нельзя передать ни голосом, ни прикосновением.

Потом долго сижу, уставившись в экран, поздравление которое я напечатал висит, отправлю его ровно в полночь.

 С этим мне становится немного легче. Я будто учусь отпускать то, что невозможно контролировать. Смиряюсь.

 Родители уехали в командировку на несколько дней, и я остаюсь один дома. Впервые за долгое время – тишина, полная свобода и немного эха в пустых комнатах. Пользуясь моментом, включаю музыку погромче – те самые треки, под которые мы с Ренесмой устраивали домашние танцы на кухне. На волне вдохновения бегу туда же, чтобы наспех нарезать колбасу и взбить яйца на омлет. Сковородка шипит, а я напеваю себе под нос. Утро вышло бодрым, почти праздничным, несмотря на меланхолию в груди.

 Сегодня я решил остаться дома. После пробежек тело просит передышки – мышцы ноют, как после драки с самим собой. Я объявляю себе выходной. Весь день провожу в полурасслабленном состоянии: читаю, немного пишу, листаю фото, слушаю голосовые сообщения, записанные ею ещё весной.

 Когда вечер постепенно окутывает город серым покрывалом, я включаю лампу в гостиной, устраиваюсь на диване, укутываясь пледом, и лениво листаю ленту новостей. В комнате уютно, мягкий свет заливает стены, и кажется, что весь мир снаружи исчез. Но внезапно в тишине я различаю звук. Тихий, едва заметный – словно кто-то коснулся дверной ручки в коридоре или задел что-то на полу.

 Я вздыхаю, но не двигаюсь. Пытаюсь убедить себя, что это просто сквозняк или старая мебель, которая решила поскрипеть в нужный момент. Но через пару минут звук повторяется – уже громче, отчётливее. Будто кто-то ступает по полу босыми ногами.

 Я нехотя скидываю плед, поднимаюсь с дивана и направляюсь в сторону коридора. Лень и раздражение в равной степени тянут назад. Стоит мне пересечь дверной проём, как что-то тяжёлое внезапно ударяет меня по голове. Всё происходит быстро – короткая вспышка боли, темнота, и я падаю на пол, не успев даже понять, что произошло.

 Последнее, что я успеваю почувствовать – холод паркета под щекой и странное чувство, будто весь мой день был слишком спокойным… перед бурей.

 Прежде чем открыть глаза, я ощущаю боль – резкую, тянущую, будто кожа сама отказывается возвращаться к реальности. Боль пульсирует в груди и руках, агония постепенно стирается к месту удара – в районе головы. Я морщусь и щурюсь, когда тусклый свет бьёт в лицо.

 Я сижу у себя в гостиной. Единственный источник света – старая лампочка под потолком, от которой всё помещение выглядит будто выцветшим, мёртвым. В остальных комнатах – полная темнота, будто дом отрезан от мира. Я привязан к стулу – крепко, не по-детски. Толстая верёвка впивается в запястья, плечи затекают, грудная клетка словно сдавлена, каждая попытка пошевелиться отзывается болью.