Кивнул малец. Теперь-то уж точно не пропадёт котелок.

– И советую тебе на будущее иные развлечения найти. Моё предложение всё ещё в силе! Пока я отпуске.

***

В льняной рубахе, неподпоясанной, без узоров и стоячего ворота, Добрыня шёл по мостовой к дому матушки и улыбался. Ему нравилось в отпуске: и с пользой время проводил, и отдыхал. Вот и сейчас: не только приятную прогулку совершил по родному городу, где каждая досочка мостовой знакома, но и по делу сходил, а заодно наглецов, шпану, проучил. У ювелира глаза на лоб полезли, когда он про сыновьи заработки-то прознал!

И так каждый день почти! То на пир у князя рязанского позовут на гуслях играть – но там же и угостят знатно, то опять же в палаты княжеские гости приедут интересные, так его тоже зовут – славен Добрыня в городе как человек воспитанный и собеседник интересный. Порой и на охоту соберутся. Вот уж поистине удалая забава! Да и припасы на зиму матушке…

А то просто соседям помочь колодец от ила очистить – и проговорить с ними до самого вечера или в шахматы прямо до утра засидеться. Красота! С детства ещё он всех худо-бедно смышлёных мальцов этой игре обучил. Их улицу даже в народе стали Шахматной звать. Теперь мальцы эти ремеслом своим денно и нощно увлечены, так что не всякому досуг есть со старым товарищем партию-другую составить.

– Мама, я вернулся! – громогласно поведал он широкому пустому простору родных хором. Как ни странно, в большом доме матушка уже долгое время жила одна. Отца своего, воеводу рязанского, Добрыня даже не помнил – тот умер в битве с осаждавшими город половцами. Сам же Добрыня, как на службу в Киев уехал, так дома лишь во время редких отпусков появлялся.

Амелфа Тимофеевна во всей красе появилась на лестнице. Видно, сидела в тереме, в окошко глядела. Ждала, значит. Или вышивала и ждала. Но знал Добрыня, что матушка его никогда к труду любви не питала, жила в праздности и достатке.

– Спасибо, сынок, за заботу. Рыбу на обед девкам отдай, а прочую в ледник снеси.

– Хорошо. Но только я обеда ждать не буду – купаться пойду. Жарковато сегодня, – сказал Добрыня, для пущей убедительности отлепив от груди верхнюю, насквозь промокшую часть рубахи.

– Сходи. У меня Палашка нерасторопная. Она может обед долго делать, так что ты, может, и вернёшься.

– Это вряд ли, матушка. Я сегодня решил сходить в Пучай-реке искупаться…

Лицо Амелфы Тимофеевны вмиг изменилось: брови нахмурились, глаза сузились, щёки словно сталью покрылись, а нос вперёд выдвинулся, будто бы ведя на бой остальных.

– А зачем тебе там купаться? Ока ближе: спустись от стены…

– Не люблю я одной и той же дорогой дважды ходить, вот и решил…

– Так сходи дорогой подальше: через пустырь, где храм хотят построить.

– И не отговаривай, матушка. Я уж как решил сегодня, что надо там искупаться…

– Не надо туда ходить, Добрынюшка! – Амелфа Тимофеевна сбежала по ступеням вниз, чтобы сесть на лавку возле сына и умолять его следовать её совету. – Вода там не святая, а дорога куда дальше – два села надо пройти! Не будь дураком.

– Приятно слышать такое, нечего сказать. Когда я самого хана татарского в шахматы обыграл…

– Ты у меня самый умный человек на земле русской!

– Как быстро ты мнение обо мне меняешь…

– Я всегда так думала и думаю, но не надо, слышишь, не надо ходить купаться на Пучай-реку. Это тебе и дитя малое здесь скажет, и старуха древняя. Так прислушайся! Умный человек умеет прислушиваться.

– Давно уж не дитя я малое, чтобы слушаться.

– Для меня ты, Добрынюшка, навсегда дитятею останешься. Хоть стал ты большой да грозный богатырь, но помню я тебя в колыбели ещё, с розовыми ручками и ножками… Сопел и пыхтел так забавно…