Надеюсь, когда она очнется, не захочет написать на горе спасателей заявление о побоях. Как минимум дважды мы с незнакомцем на повороте не справились с управлением, чуть «приложив» голову девушки к порочню.

Наши муки заканчиваются, когда на одном из этажей открывается дверь, выпуская немного света в темное бетонное пространство.

Не успеваю сказать и слова, сорванная, словно тряпка с бельевой веревки, с пути тучной женщиной в атласном халате и розовых огромных бигудях на волосах, подбегающей к Бренди.

Заглянув в лицо, женщина синхронно с барби содрогается, а после полушепотом произносит:

– Карина, девочка, – убрав со лба мокрые пряди, соседка закатывает рукава халата, как будто это вообще возможно, и намеренно сильно колотит в противоположную от своей дверь.

– Нина, открывай! Срочно! Нина! Я сейчас дверь выломаю! Дочь приехала, а она спит! Нина! Пётр!

Спустя несколько угроз и стуков кулаком, по ту сторону доносятся шуршащие по полу шаги. Лязгает древний, судя по звукам засов. Звякает тяжелая цепочка. Медленно поворачивается ключ. И отворяется местами ржавая цельно металлическая дверь, впуская наш квартет в чужой обитель.

– Нина, ты с ума сошла? – произносит мать Бренди, держась за сердце. За ней, безмолвной подвижной тенью стоит отец.

– А ты глянь поди. – Медленно и неспешно, боясь расстаться с иллюзией, Петр и Татьяна продвигаются к молчаливому Баритону, а я неотрывно слежу за чужими передвижениями, слегка сжимая пальцы в кулаки. Моя глупость может стоить человеку жизни. И тогда… тогда еще один человек напрасно погибнет. Никто снова не окажет ему помощь. А я… не найду силы, чтобы принять эту раздирающую истину.

Неуправляемый брезгливый страх овладевает мной, а я не в силах ему противостоять. Так давно и просто отдалась ему в сопливые объятия, превратившись в его рабыню.

– Пееее-тя, – в изумленном завывании женщина прикладывает пальцы к своим губам, моля их замолкнуть, а другой рукой касается лица Бренди, будто что-то убирая. – Звони в скорую, Петя! – собрав мысли в холщовый мешок, мать превращается в трактирный чайник, расплескивая по пространству лестничной клетки команды всем свидетелям.

За десять минут ожидания чайник успевает перекипеть. Излишняя жидкость выливается на измотанную меня, шокированного, при этом не подающего никакого вида, Баритона и ни в чем не повинную, но изрядно говорливую соседку. Поэтому к моменту приезда скорой наша разрозненная троица оказывается за пределами двери.

Молчаливое прощание заканчивается быстро. Кивок. Один. Другой. И вот уже каждый расходится по своим сторонам. Только мне идти некуда.

Оставаться посреди этажа чужого дома затея, конечно, хорошая, но, как оказалось, провальная. Перепуганная и взволнованная состоянием дочери Нина изрядно переусердствовала в своем эмоциональном танце, доведя до белого колена бригаду врачей и меня заодно. Поэтому, когда выходная дверь пятьдесят шестой квартиры захлопывается, я с порцией пышущего удовлетворения опираюсь на поручень и медленно выдыхаю.

***

В предрассветном тумане многоэтажка, в которой прожила несколько не самых счастливых, зато довольно теплых и уютных лет, кажется мне еще угрюмее. Я наконец прихожу к пониманию, что это место – никогда не было моим и никогда бы им не стало. Отгородившись от неприятных мыслей, то и дело скользящих вдоль полосок памяти, я поднимаю голову вверх к окну на третьем этаже в надежде увидеть как мой муж открывает, проснувшись как обычно без будильника, плотные холщовые шторы, пуская в комнату редкий в это время солнечный свет. Но к глубокому сожалению, моему взору доступны только грязные оконные рамы, через которые видны лишь бетонные стены. Совсем недавно я с усердием натирала эти стекла внутри и снаружи, поддавшись влиянию свекрови, словно метёлка убирала, сдерживаясь от очередного чиха, пыль. А теперь… я чужая. Подавив внутри себя крик отчаяния, делаю один шаг за другим, продолжая двигаться в неизвестном направлении.