Краем глаза смотрю в сторону. Мия все еще там, крадется по тротуару на противоположной стороне улицы. Теперь она ведет свой велосипед. При воспоминании о том, что она сказала у водопада, у меня сводит челюсти. И зачем им понадобилось публиковать мою фотографию в этой проклятой газете? Мне теперь негде скрыться. Об этой безумной поездке в Испанию ― неужели она всерьез? И насчет того, чтобы не говорить об этом родителям? Что все это значит? Одно я знаю наверняка ― я должен найти способ избавиться от нее. Может быть, если я на все весенние каникулы запрусь в своей комнате, она сдастся и поищет кого-нибудь другого, кто нуждается в спасении. Хотя, похоже, она не из тех, кто так легко сдается. Не поставила бы она палатку перед моим домом, или еще что похуже.

Ломая голову над тем, как бы сделать так, чтобы она от меня отцепилась наконец, я дохожу до крыльца, поворачиваюсь и со злостью смотрю на нее, хотя на самом деле злости не чувствую. Она тоже останавливается, взгляд у нее очень серьезный. Она выглядит измученной. На секунду мне становится почти жаль ее. Но я никак не могу позволить ей подойти ближе.

Я прохожу последние несколько метров до двери моего дома, не сводя с нее глаз. Она стоит там, на противоположной стороне улицы, молчаливая, неподвижная, и так же пристально смотрит на меня. Я достаю из рюкзака ключ и быстро вставляю его в замок, как будто она одним гигантским прыжком может оказаться рядом со мной. Очевидно, мой мозг страдает от эмоциональной перегрузки (и слишком большого количества сериалов).

Закрыв за собой дверь, я прислоняюсь к ней спиной. На мгновение задерживаюсь в темноте и окидываю усталым взглядом узкий коридор. Он ведет к лестнице, по которой можно подняться в мою комнату. Слева от меня ― кухня, справа, на стене напротив кухни, висит зеркало. По форме оно напоминает надувной детский круг и окружено золотыми лучами света. Мой папа считает его безвкусным и говорит, что оно похоже на яичницу, но мама убедила его, что именно такое зеркало нам нужно ― оно распространяет какую-то целительную энергию.

В доме тепло, пахнет пирогом и чем-то… с курицей. Фахитос, наверное. Но прежде всего пахнет домом, родным домом, который я разрушил, причем без посторонней помощи.

– Кайл, милый, ― окликает меня мама из кухни. Слышать надлом в ее голосе невыносимо. ― Это ты?

Она знает, что это я. Кто же еще? Это ее способ сказать: «Кайл, дорогой, то, что ты сделал, разбило мне сердце, но когда я вижу тебя таким, холодным и отстраненным, это заставляет меня страдать еще сильнее». Я слышу, как звенят сковородки и хлопает дверца холодильника. Так и хочется пойти на эти звуки, но я не уверен, что позволю себе это сделать. Я этого не достоин.

– Кайл? ― Отец распахивает дверь и широко улыбается.

Из кухни падает свет и разгоняет темноту, что скрывала меня.

– Привет, ― говорю я, стараясь хотя бы с виду казаться нормальным. Быстро обнимаю его и прохожу в кухню.

Моя мама, которая категорически не любит готовить, достает из духовки пирог. Надо же! Черничный, мой любимый. Я чмокаю ее в щеку, но в глаза не смотрю.

– Как прошел день? ― спрашивает она, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, и ставит пирог на стол.

Я не могу открыть рта и поэтому просто пожимаю плечами.

Папа дразнящим жестом показывает мне фахитос, а потом с улыбкой отводит руку назад:

– Я бы поделился с тобой, но это слишком вкусно.

Мне удается выдавить из себя улыбку. Господи, как же меня напрягает, когда они вот так стараются поднять мне настроение, притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так. Я знаю, что они делают это ради меня, чтобы я чувствовал себя менее виноватым, но все это приводит только к тому, что я чувствую себя еще бо́льшим дерьмом. Я сейчас ― тяжкий груз для них, и я это знаю. Как бы сильно они ни прикидывались, я знаю, что они несчастны. Толстовка на папе надета шиворот-навыворот, и мешки у него под глазами размером с яйцо. За тридцать один день, что уже минул после аварии, мама так похудела, что джинсы болтаются на ней, едва не сваливаются. Сегодня утром я видел, как она глотала одну из тех разноцветных пилюль, которые принимала, когда умерла бабушка. Мама тогда из-за депрессии два месяца даже на работу не ходила.