– Вот, возьми мой, – протянул он мне руку, – возьми, не отпирайся. Тебе, видно, будет нужнее.

Я взял крест, убрал в карман.

– Да что ты его прячешь! Сразу же и надень.

Басулин завязал нитку, и маленький остроконечный крестик повис на моей шее. И какая-то лёгкость на мгновенье наполнила тело и тотчас мгновенно скрылась.

– Как ты один только сам с собой уживаешься? – спросил я.

– Что за вопрос?

– В самом деле не пойму, неужто не хочется семьи?

– Нет-с, уж не хочется, – Басулин поморщился.

– И даже скука не берёт?

– Может, и берёт, а только лучше скука, чем…

Я его понял без слов; даже и прежде чем вопрос задать, понимал, что неприятно Владимиру будет на него отвечать, однако всё равно спросил…

– А я б, знаешь, наверное, и не смог бы, как ты… один, то есть… Как представлю, что один остался, даже и говорить не с кем, так точно вижу, как в петлю лезу…

– Мне и тебя довольно – я не одинок.

И тут почему-то я ощутил себя одиноким.

– В трактир пойдём?

– Фу! Не сегодня, – отвернулся Владимир.

Я просидел у Басулина ещё около часа и пошёл к себе. Всё это время я ощущал, как неудобен мне крест – и теперь, когда пишу это, то же ощущаю. Точно от него вся грудь чешется, что и до кровавых подтёков я её уже расчесал, и колется он, словно впивается в самую плоть. Заглянул в трактир: вечер ожидался творческий и продуктивный…

С порога встретила Машенька. Странное чувство меня охватило: так было мне блаженно, будто несколько лет пребывал я с Машей в разлуке. И с такой нежностью, таким жаром обхватил я её стан, что даже веки мои отяжелели от подступающих слёз… Она обвила мою шею руками, прильнула губами к моей щеке… От неё веяло свежестью и прохладой; на лице её я заметил ещё не отошедший морозный румянец – должно быть, ходила куда-нибудь. Спокойствием и упоением был наполнен этот сладостный момент; мне даже сделалось стыдно, что я к своей прекрасной Музе пришёл с графинчиками… Она ничего про это не сказала – сразу поняла, что всю ночь я намерен работать. Господи, как я люблю свою Машеньку! И что бы я только без неё был?..

Он снова приходил! Опять этот чёрный! Кто он? Что ему нужно? Мне страшно…

По обыкновению, ночью писал я роман; чудесная сцена с Машей так вдохновила меня, что перо как никогда подчинялось с предельной легкостью; буквы выливались одна за другой, выстраиваясь в слова, предложения, абзацы. Второй графинчик был уже на исходе – медленно осушался третий; свеча ярко освещала весь мой стол. Вдруг огонь заколыхался, по ногам моим пробежал холодок, с кончика пера на чистый лист упала жирная капля чернил… Стук в окно – поднимаю взгляд – он стоит за окном, в самый упор, и сверкающими глазами смотрит на меня, словно хочет разглядеть самую душу. Боже мой! как он только здесь оказался? Третье окно от земли, а он точно напротив!.. Дрожь растеклась по всему телу; как и тогда, мне захотелось кричать; сердце жутко колотилось; в ужасе я закрылся руками и весь сжался. Как только мне хватило смелости отвести ладони от лица, за окном уже никого не было. В один миг я осушил половину графина и, облокотившись двумя руками на стол, протёр мокрое от холодного пота и внезапно проступивших слёз лицо. Вдруг треск половицы… Оборачиваюсь и вижу – чёрный цилиндр в углу комнаты… «Он уже здесь!» – с гулом раздалось у меня в голове. Последнее, что я увидел, – как от улыбки оголились его зубы. Дальше помню только, как очнулся на полу. Видно, меня ударил обморок.

Вчера поругался с Машенькой. Сегодня, однако, уже всё хорошо – примирились, но вот, как это было…

Басулин наказал мне отдохнуть. Что же, я и пошел отдыхать. Куда ещё я мог прийти, как не в трактир? Должно быть, это вообще единственное место, где я могу укрыться от внешних грёз. Истинное чудо этот самый трактир. Один только наружный вид его очень приметен: это, пожалуй, самое низкое и узкое здание на всей улице, имеет форму вытянутого четырёхугольника. Из серой крыши торчит чёрная из-за копоти и сажи труба; сама крыша почти плоская и, должно быть, совсем старая и без ремонта: всегда, когда зимой или в дождливый день зайдёшь в трактир, тебя встретят звуки падающей с потолка воды. Так и в этот раз над самым столом, где я сидел, проглядывалось тёмное сырое пятно, и иногда падали крупные серые капли. Мебель здесь вся деревянная; некоторая даже побитая, с заметными сколами. Сегодня людей было много, и мне досталось сидеть за шатающимся, поскрипывающим, уже липким, с крошками, столом. Лавочка подо мной сильно прогибалась, и было ощущение, что в какой-то момент она обязательно треснет. Всего была только одна комната, заставленная в два ряда столами; у дальней стены, противной той, где находится дверь, через которую входишь, стоит за грязной стойкой человек в всегда помятой рубахе и засаленных штанах. Это хозяин заведения Никифор Гошкин, которого частые посещатели называют просто «Гошей». Гоша знает меня долго и потому уже всегда узнаёт; сегодня даже угостил меня кружкой пива. Освещена комната, честно говоря, плохо: всего только два окна, с двух краёв от входной двери, и по одной сальной свечке на каждом столу. Резкий запах водки, говядины и рыбы встречает с самого порога; помнится, когда я зашёл сюда впервые, чуть было не свалился с ног, однако потом совсем уже привык. К слову, несмотря на сырость, здесь почти нет тараканов или мошкары. Среди людей здесь всё в основном дворники или какие-нибудь уличные пьяницы; поговорить с ними, конечно, не о чем, но общего виду они особо не портят. Напротив, с ними бывает очень даже весело: то песенку какую-нибудь могут затянуть, то мордобой затеять. Ежели я прихожу сюда один, без Басулина, как это вышло и в этот раз, а поговорить с кем-нибудь особенно хочется, я непременно обращаюсь к Гоше – он остаётся единственный, с кем мне здесь возможно разговаривать.