Четверг. 2-е ноября. Ночь, конечно, плохо спал. Какие все-таки слабые у меня нервы! Спрашиваю своего соседа, как он спал, – отвечает, что сносно, несмотря на сильную канонаду и стрельбу.
Утром с половины десятого до одиннадцати было заседание Соборного совета в Епархиальном доме, а затем до половины третьего – пленарное заседание*, при громе пушек. Выяснилось утром, что в революционный штаб на Тверской, в дом генерал-губернатора*, пойдет депутация в составе митрополита Платона, архиепископа Димитрия Таврического, епископа Нестора, архимандрита Илариона, протоиерея Бекаревича, священника Чернявского и крестьян Юдина и Уткина. Они пойдут крестным ходом, с евангелием и крестом. Главу этой депутации митрополита Платона мы благословили добрыми пожеланиями в Совете, и часов в десять они отправились. На пленарном заседании рассматривались текущие вопросы*, а затем опять вопрос – о сроке выбора Патриарха. Прения принимали довольно страстный характер обеих противных сторон. Сторонники форсирования доказывали, что нужно поскорее, чуть ли не завтра, тут или в соборной палате, и во всяком случае не позже воскресения. Более умеренные, к числу которых и я принадлежу, доказывали, что нужно предварительно в краткий срок, в две недели, выработать положение, и потом вынимать жребий, тем более что неизвестно теперь, можно ли будет попасть в Кремль и служить в Успенском соборе, где только и должен выниматься жребий. Особенно усиленно доказывал это протопресвитер Любимов. Как раз во время споров об этом в соборную палату вошла депутация «в Ханскую орду» с иконою св. Ермогена. Она была встречена торжественным пением тропаря «Заступнице усердная». После этого почти все члены депутации, начиная с митрополита Платона, делились своими впечатлениями* и сообщениями. В общем – очень тягостное впечатление в смысле враждебности их к религии и духовенству. В штаб революционный допущен был только один митрополит Платон, а остальные сначала были в передней, и затем стояли у памятника Скобелеву* против дворца. Митрополит Платон сообщил, что с внешней стороны – со стороны чистоты в комнатах дворец представляет прямо болото. Штаб помещается в одной из отдельных внутренних комнат. По пути встретились лица, совсем с нерусскими чертами, а большей частью семитскими. Штаб представляет конгломерат всякого рода сброду и военных, и штатских, и рабочих, и мужчин, и женщин, преимущественно евреек. С митрополитом Платоном вел беседу один из начальников этого учреждения, некто Соловьев, мягкий и культурный человек. Митрополит Платон просил во имя Христа прекратить эту стрельбу, несущую с собою столько бед, горя, слез, страданий, и для усиления своего ходатайства чуть ли не опустился на колени. Если подобная попытка и была, то она объясняется истеричностью натуры митрополита Платона. Соловьев сказал, что юнкера во всем виноваты, они-де начали борьбу, они-де нарушили объявленное перемирие; вместе с тем он сказал, что так как победа большевиков – очевидная и юнкера побеждены, то он уверен, что к пяти часам вечера будет объявлен мир и что теперь спешно вырабатывается план демобилизации. Митрополит Платон просил, чтобы не употреблять каких-либо насилий к кадетам, пощадить их, так как они исполняли свой долг. Соловьев ответил, что сдача их будет почетная; но что-де между юнкерами и солдатами такая разъяренность, что могут быть отдельные случаи расправы. Митрополит Платон просил также пощадить святыни. Соловьев ответил, что, конечно – святыни и храмы не представляют для них специальной мишени, но при скученности храмов и казарм возможны и повреждения от стрельбы. На предложения митрополита Платона о том, нужно ли пойти в Кремль к саперам, Соловьев ответил, что путешествие туда небезопасное, и поэтому советовал лучше не рисковать. И митрополит Платон, воспользовавшись тем, что тут же был юнкер, по всей вероятности парламентер, передал через него привет от Собора юнкерам, что-де Собор помнит о них и благословляет их отвагу. Сообщение митрополита Платона, со свойственным ему стилем и некоторою истеричною слащавостию, произвело впечатление на соборян. Оно поддержано было также сообщением и других членов депутации. После этого стали поступать предложения о крестном ходе – сейчас же или по крайней мере завтра. Причем иные ораторы, под влиянием расходившихся нервов от ужасов переживаемых событий, уже не считались ни с какими разумными соображениями. Напрасно им говорили, что, например, сегодня уже нельзя крестноходничать, так как день клонится к вечеру, священникам и населению нельзя сообщить, так как и телефоны не действуют, что крестные ходы могут подвергнуться обстрелу, особенно при возможности провокаторских выстрелов, что и нас самих могут обвинить в провокации. Нет, толпа ни с чем не считается, и требуют крестного хода. Конечно, это – кучка, но фанатичная. Порешили передать этот вопрос в богомольную комиссию*, которая должна обсудить этот вопрос, в случае утвердительного решения его, завтра, в пятницу, в десять часов утра назначить крестный ход, возглавляемый митрополитом Тихоном.