Вечером, с шести до девяти, епископское совещание. Заслушан был доклад судной епископской комиссии по делу об архиепископе Владимире Путяте*. Комиссия признала недоказанными обвинения четырнадцатилетней девицы – Ольги Козерной, дочери графини Толстой (по второму браку), в блудных поступках. Но столько там гадости, что если есть хоть сотая доля правды, то он недостоин носить омофор. Будущий историк будет иметь благодарный материал для архиерейских характеристик. Подобные поступки возможны только для лица невменяемого. После долгих суждений Тверской архиепископ Серафим сказал, что архиепископ Владимир – ненормальный человек и извращен в половом отношении, что это ему давно известно, еще когда он служил в военной службе. Постановлено уволить его на покой и предоставить Синоду озаботиться указанием места покоя.

Четверг. 26-е октября. Началась междоусобная брань. Большевики восстали против Временного правительства. Сегодня газеты не вышли.

Из Петрограда идут тревожные вести. Большевиками заняты дворцы, некоторые банки. Некоторые министры арестованы*. Керенский якобы выехал на фронт, а прямо говоря – куда-то сбежал. Что делается в Москве, мы, живущие в Кремле, не знаем, так как нет пропуска ни туда, ни обратно, или – с большими затруднениями. В самом Кремле войска перешли на сторону большевиков. Снаружи – говорят, у всех ворот стоят правительственные войска, преимущественно юнкера, а изнутри – большевики. Так что теперь мы во власти большевиков. Я и все живущие в Кремле преосвященные никуда сегодня не выходили, хотя нужно бы идти на Отделы. У меня, например, сегодня мой Правовой отдел в пять вечера. Но возвращаться домой опасно, почему я и не пошел.

Несчастная моя родина! Восстание в момент, когда сильный враг угрожает обеим столицам, когда нам грозит полная остановка железнодорожного движения и, следовательно, голод, настоящий голод со всеми его ужасами. Восстание, когда по всей стране идут грабежи и убийства, когда ослабели, а частью и совсем исчезли всякие моральные, религиозные и социальные основы. Восстание, которое может повести ко всеобщей анархии, развалу, окончательному военному разгрому, закабалению России. Бедная, бедная моя Родина! Сижу я теперь в своей келлии Чудова монастыря, против места заточения и мученической кончины предстателя за Русскую землю патриарха Гермогена; и к нему обращаю свою недостойную молитву о спасении моей родины. На дворе – снежная слякоть, сыро, туманно, неприветливо. На душе – мрачно, скверно, тоскливо…

В семь часов вечера я и митрополит Вениамин, в образе послушников, без клобуков, а в шляпах, отправились навестить преосвященных, живущих в одном из Кремлевских дворцов. В Кремле замерло всякое движение народа, так как его не пропускают сюда. Тускло мерцают фонари сквозь туман, равно как и Замоскворечье еле-еле обрисовывается туманными пятнами, прорезаемыми едва заметными огнями фонарей и окон. По Кремлю торопливо иногда проходят солдаты и куда-то спешат. В некоторых местах солдатские митинги. Особенно значительное скопление солдат у Троицких ворот. Слышна перебранка с охраняющими снаружи солдатами. Нас никто не затрагивал. Посетили[174] всех преосвященных, обитающих тут: архиепископа Кирилла Тамбовского, архиепископа Анастасия Кишиневского, архиепископа Вениамина Симбирского и епископа Феофана Полтавского. Все они очень были рады нашему посещению, и делились мы злободневными событиями с невнятными последствиями. Вспоминали мы такие же переживания восемь месяцев тому назад, когда при начале революции мы – архиереи, жившие в Александро-Невской Лавре, тоже посещали друг друга, взаимно поддерживали и ободряли. Теперь присутствуем при революции уже в ее логических выводах – анархии. В девять вечера мы возвращались обратно. Та же картина народного безлюдья и все большего и большего солдатского движения. Где-то тупо прозвучал выстрел ружья, – случайный или провокационный. До десяти вечера за скромным братским ужином провела время наша архиерейская коммуна, тоже делясь суждениями по поводу происходящих событий. Недоумеваем, как быть завтра с соборными заседаниями в отделах. Половина двенадцатого ночи. Опять пронесся тупой звук ружейного выстрела.