Лифт быстро донес до командного центра. Двери раскрылись: кругом носились офицеры с картами, по каналам связи непрерывно поступали сообщения с разных участков фронта, им отвечали. Проекции карт, парившие в воздухе, отображали актуальную информацию о ходе событий, вспыхивая красными точками в самых разных местах. В центре помещения стоял командный состав, вокруг еще одной карты-голограммы столпились офицеры командного состава и, словно древние философы, что-то усердно обсуждали. Элионец в серой форме, стоявший спиной, словно почувствовал, что сзади на него кто-то смотрит. Он увидел старого друга, и лицо его засияло неподдельной радостью. Очень оживленно пожав руку, вторую по-свойски положил на плечо.

– Миран, дружище! Сколько же времени прошло с нашей последней встречи? – в субординации не было никакой нужды, слишком хорошо они друг друга знали и слишком через многое прошли плечом к плечу.

– Да я уже и не помню точно, кажется, когда была операция по освобождению лаборатории на Мелантосе. Тогда ты был всего лишь полковником.

– Как же я рад тебя видеть, не могу передать, – он обнял Мирана, сжимая объятия всё туже. – Хоть одно знакомое лицо посреди этого беспорядка. В последнее время я часто вспоминаю времена, когда мы были обычными бойцами: все эти миссии, покрытые грифом секретности. Скажу тебе откровенно – я скучаю: мы были молоды, полны силы и духа авантюризма. Посмотри кругом: все эти бумаги, карты, документы, приказы… Я превратился в штабного червя и в скором времени окончательно зачахну. Именно поэтому я решил перебраться на «Провидец», чтобы быть хоть как-то поближе к полю битвы. Но, увы, – дальше меня не пускают.

– Но ведь кто-то должен делать эту работу, особенно если это у него получается очень хорошо.

– Да, возможно, ты прав, дружище. Но временами тяжело осознавать, что самые яркие события в твоей жизни уже позади. Тебе не понять, ведь ты до сих пор при деле, – он похлопал Мирана по плечу. Радостная улыбка не сходила с его лица.

– Я бы с удовольствием оставил все это, ушел на покой и вел бы размеренную жизнь пенсионера-садовода вместе со своей любимой женой, – взор его затуманился, голова наполнилась воспоминаниями. – Я устал от убийств и кровопролития; смотреть, как гибнут молодые, как гибнут твои товарищи и друзья. Время романтизма прошло, многое переосмысливаешь, когда постоянно находишься там – на поле боя. Одно дело, когда направляешься расправиться с шайкой засранцев, захвативших важный объект или заложников. Ты уверенный идешь со своими братьями по оружию творить правое дело, переполненный наивным юношеским чувством долга. Совсем другое дело, когда эти юные ребята умирают на твоих руках. Выполняя очередной бессмысленный приказ. Ведя их за собой, понимаешь, что большая часть этих юнцов уже не вернется обратно. В какой-то мере их кровь и на моих руках: я часто виню себя за то, что не смог уберечь очередного погибшего, хотя и осознаю, что иначе никак. Кто-то всегда погибает, хочется тебе этого или нет.

– Я прекрасно тебя понимаю, друг. Каждый день я отправляю на гибель тысячи солдат. В то же время я понимаю, что победа не дается другой ценой. Поэтому и вспоминаю те далекие времена, когда тебе никто не подчинен, а заботишься ты в бою только о жизни напарника, прикрывая его спину. Ты просто выполняешь приказ, от разработки которого голова болит у кого-то другого. Ладно, давай не будем о грустном. Как там Эллея? Наверное, все так же вкусно готовит штриксы и выслушивает вечернее бормотание своего ворчливого мужа?

– Я бы сейчас отдал все что угодно за ее штриксы. Эллея… Знаешь, только благодаря ей я до сих пор сражаюсь на этой проклятой войне. Бьюсь как отчаянный зверь, лишь бы ей ничего не угрожало.