— Сделай молоко. Побыстрее.

Наташа наградила меня таким взглядом, будто освежевала:

— Сам, Артемчик, все сам. Прочувствуй то, что испытала я, когда ты решил, что в роддоме твой безымянный отпрыск должен находиться в моем боксе.

Она взяла подушку и одеяло и вышла из комнаты. Я только услышал, как она закрыла за собой дверь гостиной.

Сука.

Воду я поставил греться не в чайнике, а в кастрюле, и чуть ли не посекундно пальцем пробовал температуру, подпрыгивая от ора младенца. Когда несся к нему скачками с готовым молоком, у меня уже дергался глаз.

Но и ел сын, прерываясь на крик, крючился и дергался, краснел от напруги, а я не понимал, что происходит. Мне казалось, у него что-то болит, а я не знал, чем помочь. Чуть не поседел от беспокойства.

И в итоге позвонил в скорую.

***

Катя

— А была еще одна дама почтенного возраста, очень оригинальная. Она приходила по понедельникам и пятницам, как на работу. Вежливая, воспитанная и весьма настойчивая. У нее всегда были идеально уложены седые волосы, на голове шляпка на манер конца восемнадцатого века, платье всегда длинное, строгое, пальто такое же, перчатки на руках и дорогие украшения. Она всегда просила чашку чая и, ты не поверишь, в понедельник утром приносила мне список проблем жильцов двора, в котором жила, а в пятницу вечером приходила требовать от меня отчета о проделанной работе, — рассказывал Женя, когда мы сидели в ресторане после прогулки по городу.

За окном уже стемнело, а в этом заведении было по-домашнему уютно и даже интимно. Возможно, дело в том, что столики располагались друг от друга на комфортном расстоянии и зона вокруг них искусно и непринужденно чем-то да отделялась, тем не менее не ломая ощущения общего зала.

— Удивительно. И ты отчитывался? — Я слушала рассказ депутата о его посетителях с живым и искренним интересом.

— Знаешь, сначала очень злился, что отрывает от работы. А потом уже так к ней привык, что невольно стал ждать. И самое странное, что как-то само собой получалось, что именно проблемы из ее списков решал в первую очередь.

— Тебе хотелось сделать ей приятное, — пожала я плечом. — Все же такая благородная леди, судя по всему.

— Мне кажется, она подавала пример, каким должен быть депутат. Несмотря на глубокую старость, она находила силы и время помогать людям, и у нее был очень острый, цепкий ум. В итоге наши встречи стали для меня неотъемлемой частью распорядка на понедельник и пятницу, и мне, откровенно, не хватает этого сейчас.

— Я не видела ее ни разу, — осторожно заметила.

— Она умерла полгода назад. Я до сих пор корю себя за то, что когда она не пришла ни в понедельник, ни в пятницу, не выяснил причину. Подумал, грешным делом, что все проблемы ее двора решены. А когда все же решил навестить, узнал от соседей, что она умерла. Тихо, никогда не позвав на помощь. И самое жуткое, что в ее трехкомнатной квартире было пусто. Там была кровать с тумбочкой, на которой стояла настольная лампа. На полу лежало старое одеяло. А в кухне не было никакой техники, кроме газовой плиты и старинного холодильника с микроскопической морозильной камерой. На стене висел один шкаф, еще один напольный рядом с раковиной и табуретка. И много книг стопками лежали на полу.

— Она была такой бедной? — ужаснулась я.

Депутат покачал головой:

— Соседи сказали, ее семья всегда была богатой. Но после смерти мужа и сына она занялась благотворительностью и все, что имела, раздавала тем, кому было нужно. Ее уважали за справедливость и доброту, побаивались за строгость и требовательность, а кто-то посмеивался и говорил, что «старушенция просто выжила из ума».