– И чего? – уже в телефоне Лариса.

– Представьте. Ударные волны в окружающем раскаленном газе. Они, правда, на пятьдесят восемь октав ниже «до» первой. Но если транспонировать в слышимое, такое жутковатое пение получается. Вот для кого оно? Куда ты его монетизируешь? А?

Кирилл, не поднимая головы, продолжает играть.

– И куда? – Лариса из телефона.

– М-да, куда. «Тот, что с пеленок до седин всегда и слева…»

Синий зал. Ну может, задумывался как голубой, но приятнее так. Синий. Есть ещё серый, такие же кресла, столы, пахнет так же, но стены другие. Серо-бежевые. Да, и картинки на стенах. Другие тоже. Здесь вот есть «Кот-электрик», например. Шерсть дыбом, взгляд удивлённый и лампочка слева. Справа вопрос. «А всё ли мы правильно сделали по бланку переключений?» Друг-электрик сказал. Кот-электрик. Раньше в другом зале висел, кстати. Теперь здесь все три, но те два не очень… выразительные. Влюбленный и зелёный – нет, а вот кот-электрик – хорошо.

– Тебе три взяла. С крошкой, – Ксюша ставит две креманки на стол.

– Молодец.

Садится и начинает сразу. Терзать свой пломбир немилосердно. Как ела на бегу всегда, так и… Дети вырастают, привычки остаются.

– Угу. Я помню. Из поедания мороженого надо делать культ, – с набитым ртом у неё звучит «хут».

– Да. Желательно.

– Никогда не умела, – вытирается салфеткой. Ужасно милый жест. Может ли Степан, или как там зовут последнего избранника, оценить всю прелесть? Как глаза становятся одновременно серьёзными и лукавыми. Видит ли? А понимает?

– Чего? – оторвалась от второго шарика, смотрит. Ксеня-Ксения, взрослый ребёнок мой.

– Да нет. Рад, что приехала.

– Чего тут ехать-то? Полчаса на машине…

– Ну потом же ещё через колючку пролезть надо. Написала б пораньше, я бы пропуск сделал.

– Да фигня. В спонтанности наша сила, – прикончила шарик. Два укуса – готово. – Ну расскажи.

– О чём?

– Ну как. О чём думаешь-рефлексируешь. Без сомнений нет жизни. Так же?

Вот умеют они… сразу по существу. Детки.

– Ха-ха… Ну так-сразу-то… А вообще, нет. Есть одна тема. Точнее, песня. Высоцкого, «Человек за бортом». «Я пожалел, что обречён шагать по суше. Значит, мне не ждать подмоги. Никто меня не бросится спасать, и не объявит шлюпочной тревоги». – Никто насмерть в тебя вцепляться не будет. Это простым языком если.

– А Высоцкого все любили. И залюбили насмерть. Ты хочешь так?

– Так и я ни в кого не вцепляюсь тоже, вот что! Этот бухать начал без просыха – брошу, того семья-быт… задолбали…

– Ты хотел сказать – задрочили. Извини.

– …расстанусь тоже. А для себя, для спокойствия своего скажу – ну я же не обещал. Никому ничего сразу не обещал.

– А мне?

Колонка над дверью, вторая в том зале. Поёт что-то… как вот если б диджей полюбил индастриэл. Десять лет назад была та же музыка. Колонка фирмы Aiwa, такой уж и фирмы нет.

– Тебе обещал. Но ты сама расстанешься, и это объективный процесс. Что в этом городе будет ещё? А в крае? Ничего и никогда.

– Ну вот тебе и ответ. Даже те, кому обещал, покинут тебя. Что ж про остальных говорить. Ты мороженое-то ешь.

Да. Права. Надо есть мороженое, а то проскочит ту золотую середину, когда талое, но мороженое ещё. И станет невзбитым молочным коктейлем. Тёплым и противным.

– Давно хотела спросить. А что здесь раньше было? До кафе-мороженого?

– Ну ты спросила… Попробуй вспомни. Какой-нибудь магазин… Во, вспомнил, надо же. Молочный, а напротив, где кабак-латино сейчас – продуктовый. «Никольский», кажется. Или он потом уже «Никольским» стал?.. Но магазин точно.

– Вот смотри. Люди забегали, покупали молоко там, продукты и уходили. А чего в магазине задерживаться? Ну так ведь?