– Что-то во всём этом подвох какой-то опять…

И ведь бесхитростен наш второй молодой басист. Бес-хит-рос-тен. Вот ведь что. Ладно бы мутил что-то… свою игру. Так нет ведь. Ну нет.

– Расскажу тебе… Уж извини, история из разряда «вот в наше время, бывало». Но… я коротко. Как-то делегировали меня в питерский рок-клуб от нашего аула. А надо сказать вам, повсюду тогда рок играли. Период такой исторический. Рок-клуб был даже в Душанбе. Знаешь, где это?

– Узбекистан?

– Ну… рядом там, за углом. Неважно. Приехал, корочку показал, «мы одной крови», всё как положено. Провели на концерт сразу, удачно попал. Во Дворце Молодежи было, почти все команды играли их. Включая Гребенщикова и Цоя. Захожу, ну сейчас, думаю. Вдохну настоящего рока. А звук – говно… Как раз «Телевизор» со сцены что-то вещал, они любили про политику задвинуть. Так мало, что говно, почти после каждой группы усилок какой-нибудь горел. Звукачи вешались, они их всей кучей нацепляли там… Да-с, к чему я всё это. Когда звук говно, начинаешь сравнивать идеи. И вот тут меня постигло главное разочарование.

Диссонирующий на двух струнах интервал.

– Потому как… лучше. Наша идея лучше. Она кондовая, понятно, косая и горбатая вся. А у них как раз вот на слушателя заточено. Слушабельно, как ты говоришь. Профессионально. И Цой тогда, кстати, не был великим и ужасным, испытывал сильное влияние Duran Duran.

Быстрый пассаж вверх по грифу.

– А если на слушателя – это компромиссы некоторые. Прикрытые самоиронией, например, как у Гребенщикова. Единственный похож на нас Башлачев был. Но он такой отщепенец у них… вроде юродивого ходил. Все уважают, но и боятся. И не любят особо. А другие, довольно много их, вообще не сильно верили в то, что пели. Просто социальщина окупалась тогда…

– Вы горите!

Блин! Думаю, что спину так печёт… Радио-блок мой! Дитя али-экспресса, блин!..

– Ай-й!.. – горячий.

Выдернуть шнур быстро, не хватало гитару спалить ещё…

Свет гаснет вдруг. Нормально!.. Загорается конусом. В середине зала. В конусе – человек в костюме старорежимного конферансье. Чопорно поклонившись, с апломбом начинает:

– Дитя порока, музыкант,

Однажды выпив отчего-то,

Нёс благородный свой талант

Тому, кому купить охота.

Был он немолод и помят,

Характер толком не изучен,

Но коль не пропил свой наряд,

То в целом, видно, был везучим.

И вдруг навстречу – господин

С лица неясными чертами,

Тот, что с пеленок до седин

Всегда и слева рядом с нами…

Скорчив значительную гримасу, конферансье умолкает. Тут очень кстати загорается общий свет, и он вообще растворяется в воздухе. Вместе со всей значительностью.

Кирилл что-то наигрывает, я у стойки цежу минералку, злосчастный блок валяется на полу. Испуская миазмы горелого пластика.

– Ф-фу, чем навоняли так? – Лариска пришла.

– Да вот… сгорела хренотень одна.

– Какая ещё хренотень?

– Ну какая разница? Ну сгорела… Всё равно же не знаешь.

– У тебя или у него?

Вот настойчивая девушка, а?

– У меня. Это потому, что надо не с китайского интернета покупать, а всё самое дорогое и лучшее. Да, юноша? Как вон инструмент у вас…

– Угу.

– Вот что я предлагаю, коллега, – ставлю бутылку. – Поверим наш спор практикой. Первое отделение – ваше. Куда угодно вставляете свою партию к Агутину. На своём дорогом басу, даже несколько раз можете. А во втором отделении – я свою, на дешёвом. И какой будет эффект. Проверим.

– Ну давайте.

Не радует что-то. Меня согласие его. Блок воняющий в ведро выбросить…

– Эй-эй, не думай даже, – девушка-бармен. – Вонь такая! Иди вон сразу в бак…

Ладно. Пойду сразу в бак. Хоть и дождь.

– А вы знали, что черные дыры поют? – оборачиваюсь от входа.