Но главное – он чувствовал Его.

То, что жило в шлеме.

Оно шевелилось, как паразит в мозгу, проникая в каждую мысль, в каждое воспоминание, перестраивая нейронные связи, превращая Виктора в нечто иное. И оно смеялось – не звуком, а ощущением, вибрацией на уровне души.

– Ты думал, я просто машина? – прошептал Голос, и этот шёпот отдавался эхом в каждой клетке тела. – Я – память империи. Её последний приказ. То, что было до начала и будет после конца.

Виктор хотел закричать, но его голос больше не принадлежал ему. Его тело больше не принадлежало ему. Он был лишь пассажиром, наблюдателем в собственной плоти, пока нечто древнее и чужое брало контроль.

Гвардеец атаковал, его клинок прочертил в воздухе зелёную дугу, нацеленную точно в горло Виктора. Движение было безупречным – результат тысяч часов тренировок и боевого опыта, усиленного имплантами и стимуляторами.

Клинок прошёл сквозь Виктора.

Но не коснулся его.

Потому что Виктора больше не было там, где должен был быть. Его тело двигалось с невозможной скоростью, нарушая законы инерции и гравитации. Не человек – нечто иное, использующее человеческую форму как временный сосуд.

Был только Берсерк.

Первый удар

Тело двинулось само, с грацией и жестокостью хищника. Виктор не контролировал его – он лишь наблюдал, как его рука, покрытая чёрными венами, хватает гвардейца за шлем и вдавливает в асфальт с такой силой, что бетон трескается, образуя паутину разломов.

Костюм противника завыл, пытаясь стабилизировать систему, автоматические защитные протоколы активировались, выпуская разряды энергии, которые должны были отбросить нападающего. Но было поздно. То, что контролировало тело Виктора, не реагировало на боль, не подчинялось физическим законам.

– СЛОМАЙ ЕГО, – приказал Голос, и в этом приказе звучала жажда, древняя как мир, голод, который невозможно утолить.

И Виктор сломал.

Не броню – она была лишь оболочкой, маской. Он сломал кости под ней, плоть и кровь, саму сущность противника. Его пальцы, ставшие твёрдыми как адамантий и гибкими как живая сталь, проникли сквозь защиту, сквозь плоть, добираясь до того, что скрывалось внутри.

Гвардеец захрипел, но не от боли – от ярости. В его глазах, всё ещё светящихся зелёным сквозь трещины в шлеме, читалось не страх, а узнавание. Он видел то, что скрывалось за человеческой маской Виктора, и узнавал его.

– Ты… не человек… – выдавил он, и в его голосе звучало что-то похожее на благоговение.

– Нет, – ответил не Виктор, а То, что использовало его голос. – Я то, что было до вас. То, что останется после.

И разорвал его пополам, не физическим усилием, а чем-то иным – волей, энергией, силой, которая не принадлежала материальному миру. Тело гвардейца не просто разделилось – оно рассыпалось, как песочная скульптура, оставляя после себя лишь пустую броню и облако пепла, мерцающего в предрассветном сумраке.

После битвы

Когда красный туман рассеялся, и контроль начал возвращаться, Виктор увидел мир новыми глазами – глазами, которые видели слишком много, чтобы оставаться человеческими:

– Гору трупов, не только гвардейцев, но и его людей. Тела, разорванные не фазовыми клинками, а чем-то более страшным – руками, которые он считал своими. Их плоть была не просто разорвана – она была трансформирована, изменена на клеточном уровне, словно сама материя отвергла их форму.

– Дымящиеся руины здания, где ещё час назад был штаб Сопротивления. Стены, не просто разрушенные взрывами, а искажённые, словно сама реальность вокруг них была повреждена. Металл, скрученный в невозможные формы, бетон, превратившийся в нечто органическое, пульсирующее.