Тело у меня вдруг становится ватным, руки бессильно опускаются вдоль плеч. Я мягко валюсь на спинку дивана, глаза затуманиваются. Кабинет вместе со всем содержимым во главе с доктором уносится куда-то в поднебесье, а я оказываюсь морозным ноябрьским утром на кладбище, где только что завершилась церемония прощания с моим отцом. Я прямой как струна стою возле мамы. Мимо нас как мимо мавзолея на параде идут и идут товарищи и сослуживцы моего папы. Те, что пришли выразить ему уважение, и проводить в последний путь. Возле нас они приостанавливаются и говорят несколько слов. Маме, затем мне.

– Соболезную, – возле нас останавливается дядя Игорь, он еще со школы с папой дружил и почти всю службу они вместе, – жизнь продолжается, Нина, – он обнимает маму, ты едва слышно всхлипывает, – мы с Наташкой всегда тебе рады и всегда поможем.

– Спасибо, Игорек, – бормочет мама, а дядя Игорь наклоняется передо мной, – береги мать, солдат, – он жмет мне руку и сморит в глаза как то особенно пристально, – ты должен быть достойным памяти своего отца.

Должен…должен…должен…

Как будто громким эхом слово разлетается по морозному воздуху, оно будто стократно усиливается, подхватывается и разносится по редкому лесу.

«Должен!» – шелестят верхушки деревьев.

«Должен!» – завывает ветер в облаках.

«Должен!» – лает собака возле заброшенной могилы.

– А что будет, если нарушишь долг?

Это знакомый и одновременно незнакомый голос звучит прямо у меня в голове.

– Я не знаю, – я растерянно осматриваюсь по сторонам и вдруг с удивлением отмечаю, что кладбище и все люди, что находились возле меня, исчезли, я вырос и сейчас стою в каком-то непонятном густом облаке. На мне военная форма, выпачканная в крови.

– А долг? – вдруг обращается ко мне кто-то сзади меня.

Я резко оборачиваюсь. Передо мной стоит Саша Привалов. Афган. Год 1986. Сашка одет в песочную полевую форму. При всех своих многочисленных орденах. Он строг и серьезен. И на месте правого глаза у него большая черная дыра.

– Долг в отношении подчиненных, – уточняет он и становится по стойке «смирно», – скажи мне, лейтенант, каково это – людей на смерть посылать?

– Сашка, – шепчу я, – я не виноват.

– А кто виноват? – он делается будто еще ровнее, – если не ты, то кто? Ты и сам это прекрасно понимаешь. Ты ведь живой, лейтенант.

– Живой, потому, что у меня своя судьба, а у тебя своя, – снова тот же голос за меня отвечает моему лучшему другу, – я живой, потому, что у нас у каждого свой выбор. Жить или умереть. Я сделал свой, ты сделал свой. Приказы на войне это обычное дело. И на мне твоей крови нет.

Сашка благодарно кивает головой, потом вдруг его фигура начинает колебаться в волнах тумана. Он исчезает, вместе с ним начинает проясняться туман. Я снова вижу себя в кабинете у психотерапевта. И тот же голос, что отвечал вместо меня моему погибшему товарищу теперь медленно и проникновенно мне шепчет: – В своем ритме, мы возвращаемся сюда в кабинет врача, где только что у нас проходил сеанс психотерапии.

Через полчаса я слегка ошеломленный происшедшим прощаюсь с моим доктором Антоном Владиславовичем. Я даже отчество его выучил. Из уважения.

– Больница вам не нужна, лекарств я вам не назначаю, – говорит он мне, – ко мне вам желательно еще походить, но чуть позже. Я бы рекомендовал вам пройти тренинг у моих хороших знакомых. Там на пять дней полное погружение в проблему. Вам это здорово, у меня, к сожалению возможности, так плотно с вами работать нет. Чрезвычайная занятость. А вот как приедете – то милости прошу. Ну, а сейчас, – он протягивает мне рекламный проспект ярко красного цвета, – изучите и поезжайте.