Иногда встретившись на заднем дворе нашего кафе, они долго перешептывались о чём –то, при этом Руфина, время от времени пытливо заглядывала Грише в глаза. А он, словно принимая этот вызов, также прямо смотрел на неё. Я рассказываю об этом столь подробно, потому что до сих пор не могу понять, где и что я упустил в оценке этих отношений.

Часто, выйдя вслед за Гришей, которого позвала Руфина покурить, я, стоя за стеклянными дверьми кафе, невольно подглядывал за тем, как они общаются друг с другом. Иногда, поговорив некоторое время, они расходились, даже не поцеловавшись. Однажды в моей голове впервые мелькнула мысль, что никакие это не свидания, а просто деловые встречи для обмена информацией, и ничего больше. А любая демонстрация чувств здесь, типа поцелуев и обнимашек, просто прикрытие. Но, повторюсь, это были всего лишь догадки, которые, возникнув, сразу исчезали.

Гриша, возвращаясь ко мне, сразу начинал выказывать мне всяческое дружелюбие. Вообще, он бы компанейским. Иногда, например, когда мы сильно задерживались на банкете или свадьбе, он мог пригласить меня после работы к себе домой, потому что его дом был ближе к работе, чтобы я мог переночевать у него.

Я обычно соглашался, потому что Гриша жил один, в шикарной двухкомнатной квартире, которую, по его словам, подарила ему мама, и, кроме того у него было очень уютно. Спали мы в разных комнатах.

Однажды из любопытства я заглянул в Гришину спальню и увидел, что там всё очень мило и со вкусом обставлено: у телевизора был обитый синим велюром пуфик, шторы почти сдвинуты, что дополнительно создавало интимную обстановку. В этих сумерках мягкий прикроватный плюшевый коврик, разноцветное покрывало на кровати, модный светильник с пучком переливающихся на кончиках в темноте разноцветных огней (вот откуда пришло это сравнение с причёской Руфины!), и всякие забавные висюльки на стенах создавали непередаваемо амурную атмосферу.

Думаю, что попадая сюда, ни одна женщина не могла устоять. Гриша, конечно, этим пользовался. Со временем, этим научился пользоваться и я, начав приглашать в Гришину квартиру, с его, разумеется, разрешения, всяких симпатичных девушек. Даже в те периоды, когда у меня не было пассии, я предпочитал оставаться у Гриши.

Дома у меня в то время царил полный кавардак – мать вдруг затеяла делать в квартире ремонт, рабочие, которых она наняла, оказались запойными пьяницами, из-за этого они затягивали производство работ и всё время требовали денег. За три месяца они едва оклеили комнату и положили линолеум. Утро начиналось с того, что они принимались спорить, кто из них, что должен делать. Заканчивалось всё это попойкой. Даже моя сестра, обычно терпеливая и спокойная не выдержала всего этого и сбежала жить к знакомым.

Вечерами, приходя к Грише с работы, мы открывали с ним коньяк и пили, закусывая его лимонами с орехами кешью, потом смотрели телек, а если нам было скучно, то приглашали каких –нибудь девушек.

Лишь много позже, я узнал, что квартира эта была вовсе не его, то есть, её ему не дарила мать, как он говорил, а она была съёмная. Возможно, что квартиру эту снимала Руфина, а Грише в ней просто позволялось жить.

Узнал я об этом довольно случайно, когда уже после разрыва наших с Гришей отношений, зашёл туда, чтобы кое – что про него разузнать, но дверь мне открыла незнакомая женщина и заявила, что Гриши тут никакого нет, и где он, она понятия не имеет.

Порой к нам, заранее об этом предупредив по телефону, наведывалась Руфина, чтобы остаться с Гришей до утра.

Помню, как -то утром, ставя на кухне чайник, я увидел её, шедшую в ванну в одних трусиках и без бюстгальтера. Трудно объяснить, что я испытал, увидев обнажённые, свисающие груди сорокалетней женщины, напоминающие чем –то шершневые гнёзда из –за испортившего их целлюлита.