– Когда это я ныла?!

– Да всегда! Протезы тебе не нужны, общаться ты ни с кем не желаешь, учиться не хочешь!

– Я хочу учиться!

– Чему?! Звёздочки считать?! Так это баловство! Оно может остаться твоим хобби, раз уж так нравится, но профессию нужно получить настоящую! И да, о будущей семье тоже пора подумать! Я не говорю, что ты должна как можно скорее выйти замуж, я хочу лишь, чтобы ты начинала рассматривать такую возможность в будущем. И общаться со своими ровесниками, с молодыми людьми нашего круга.

– Папа, – я внимательно всмотрелась в лицо отца, в его покрасневшие от лопнувших сосудов глаза, в глубокие морщины, в упрямо сжатые губы, которые так редко улыбались, – А тебе самому разве не будет обидно?

– Обидно? – он малость обмяк от неожиданности, – За что обидно?

– Ну, за то, что все эти молодые люди станут общаться со мной только потому, что это сулит им полезные связи? Что один из них однажды начнёт притворяться, будто любит меня, после того, как его папа скажет, что так нужно для их семьи? И что, если я всё-таки выйду за него замуж, то моим рогам будут завидовать все лоси на свете?

Отец тоже внимательно и долго смотрел на меня. Потом покачал головой и усмехнулся.

– Какой же ты ещё ребёнок… Правда думаешь, что, будь у тебя ноги на месте, вышло бы иначе? Что женился бы на тебе прекрасный принц по любви и оставался верным до конца дней своих? Что мои деньги и моё положение не играли бы во всём этом никакой роли?

Я почувствовала что краснею. А ведь он прав. Почти.

– Играли бы, конечно. Но тогда моему мужу хотя бы не было противно ложиться со мной в постель.

Покраснел и отец. Не от смущения конечно, а от подступающей ярости. Я снова ждала, что сейчас он взорвётся, тем самым положив конец нашему мучительному диалогу, но мои надежды не оправдались и на этот раз.

Лев Тимофеевич отвёл глаза в сторону и протёр лицо большими грубыми ладонями. Сказал, не глядя на меня:

– Ты словно бравируешь своей… особенностью.

– Инвалидностью, – безжалостно поправила я.

Он не стал спорить.

– Ну пусть инвалидностью, раз тебе так больше нравится. Ведь нравится же? Я и раньше знал, что есть люди, которые свои болячки несут над собой, как знамя, но не думал, что моя дочь окажется из таких. Или у тебя было недостаточно времени для того, чтобы свыкнуться с этим?

Я нервно дёрнула щекой.

– Ты правда думаешь, что с этим можно свыкнуться?

– Не думаю, а знаю. Не ты первая, не ты последняя. И далеко не самая несчастная. Так что, может, хватит смаковать свою беду? А то ведь и впрямь не заметишь, как жизнь пролетит, а ты так и будешь сидеть в своём аквариуме. Или с сопливым мигрантом в итоге снюхаешься. Думаешь, он просто так вокруг тебя вертится?

Две темы в общении с отцом неизменно выводили меня из себя. Когда он заговаривал о протезах и когда задевал нашу дружбу с Юсиком. Но если у отца от подступающей ярости багровела шея, то у меня краснел и набухал нос, как будто я собираюсь зареветь. Иногда и ревела, чего уж там. Но не сегодня. В конце концов, мне и правда уже почти восемнадцать лет, и пора оставить подростковые закидоны в прошлом. Поэтому я сдержала бессильную злость и даже нашла в себе силы усмехнуться:

– Юсику пятнадцать лет. А мне через девять дней восемнадцать. Так что не снюхаюсь – меня посадят.

– Ему не всегда будет пятнадцать! – мгновенно отреагировал отец, – Он тоже взрослеет. И если ты думаешь, что однажды ему не захочется воспользоваться своей близостью к тебе, то ты ещё глупее, чем показала себя до этого.

Я хотела ответить, что Юсик не такой, но говорить об этом отцу было бы так же бесполезно, как и чревато. Любое упоминание о нашей дружбе он воспринимал с показным неудовольствием, так что если эта тема и всплывала между нами, я всегда старалась как можно быстрее её закрыть.