– О-о-о-о! Это Эмпайр Стейт Билдинг! – завопила я.

– Захватывающе, правда? – проговорила Эммали. – У нас в Хьюстоне ничего такого нет.

Ах, вот она откуда, из Хьюстона. Наверное, училась в элитной школе-интернате. Там ее избавляли от техасского выговора. Почти получилось.

Эммали сказала, что будет работать редактором рубрики «Смотри!», посвященной красоте и стилю. Тут же выяснилось, что свое оборчатое миленькое платье Эммали придумала и сшила сама. Она собственноручно соорудила его из занавесок, которые ее мама чуть не выбросила во время очередной перестановки в доме. После этого рассказа я стала смотреть на Эммали с большим уважением.

– Вообще-то, лично мне больше нравится Крайслер Билдинг, – закончила она.

– Да?

Я чуть не спросила, какое оно, но тут поняла сама. Тонкое, изящное строение справа, элегантное, женственное здание, в виде белых кубов.

– Что ж, понятно, – кивнула я. – Выглядит как нечто изысканное, то есть, вроде платья, которое можно сшить и носить. Тебе бы такое пошло.

Эммали осветила меня улыбкой.

– Бэбилон, ты, правда, так считаешь? Действительно? – с восторгом, спросила она. – Это, наверное, самый лучший комплимент в моей жизни.

– Эммали, я хочу, чтобы ты знала одну вещь. Дело в том, что… я никогда не вру.

– Это хорошо, – кивнула она и помедлила. – Видишь ли… Я бывала в Нью-Йорке, и мне здесь очень нравится… Но как бы мне здесь ни нравилось… – Она явно подыскивала слова, рассеянно рассматривая приближающиеся небоскребы Манхэттена. – Люди здесь… некоторые из них… – Она посмотрела мне в глаза. – Некоторые из них – такие гады.

Не думала, что она может так выражаться. От удивления у меня буквально отвисла челюсть. Но потом мне стало смешно, и я расхохоталась. Не над тем, что люди – гады, а оттого, что Эммали выразила очень важное, почти ничего не сказав. В этот момент что-то промелькнуло между нами, и я пришла к выводу, что несколько минут назад нашла хорошую подругу.

Лимузин нырнул в туннель, выехали мы из него уже на Манхэттене. Вот оно, то самое место, где крутится все на свете! Музыка, искусство, деньги и, конечно, слова во всех книгах и журналах. Я выдохнула, и воздух, который я вдохнула по эту сторону туннеля, был уже другой, не такой, каким я дышала раньше. За несколько минут в туннеле я сбросила бостонскую кожу, чтобы покрыться новой, кожей редактора журнала «Оранж». Уверенной в себе, контролирующей свои эмоции клевой девчонкой.

Я приехала.

Ты – новенькая. Все остальные – тоже. Возможна ли в принципе гармония среди пятерых очень разных людей?

– Йе-е-е-е-е! Бэбилон! Эммали!

Смерч в штанах напал на нас с Эммали в ту же секунду, как мы вошли в общежитие Нью-Йоркского университета на Юнион Сквер, и обнял нас обеих одновременно. Я понятия не имею, как эта девочка узнала нас, но держала она себя так, будто мы – ее давно потерянные и вдруг нашедшиеся кузины.

Одежда – из-под пятницы суббота, какая-то мини-юбка. Толстенькие ножки, огромные блестящие темные глаза и охапка пушистых волос.

– Я – Табби! – объявила она, растягивая гласные. – И я та-а-а-а-а-ак рада видеть вас, девчонки!

Наша утонченная мисс Техас чуть не потеряла равновесие от таких активных проявлений любви. Тут Табби выпустила нас.

– Матумба – наш цербер. Только не вздумайте назвать ее так в лицо. О-о-ох, она так посмотрела на меня, когда я назвала! Она сейчас ушла куда-то. Наверное, поговорить с руководством, – излагала Табби. – У них там накладка насчет нашего жилья. Не знаю, как вы, но я та-а-ак устала. Я вылетела из Нэшвилла в восемь утра, да еще три часа ожидания пересадки в Кливленде. Бред просто. – Табби возмущенно фыркнула, видимо, осуждая некомпетентность авиалиний. – Ой, а вы-то как? Хорошо долетели?