Так день за днем проваливался пункт за пунктом казавшийся мне безукоризненным план поисков. Телефонные звонки и беганье по городу стали казаться мне утомительными и никому не нужными. Я перебывал во всех учреждениях, где мне могли помочь, и переговорил с доброй полсотней людей. Это был тупик. Но я не знал тогда, что это был только первый тупик, – и чемодан мой был почти уложен.

Стук в дверь прервал мои сборы.

– Войдите, – сказал я раздраженно.

Вошел немолодой, среднего роста, очень обыкновенный человек.

– Колосов, Иван Иванович. Простите, что помешал – сказал он, протягивая мне руку.

Я сухо пожал его руку и указал на свободный стул. Он сел и сказал:

– Я бывший комиссар Талдомского истребительного батальона. Я знаю почти всех, кто ушел из Талдома на фронт. Расскажите, кого вы разыскиваете?

Мы сидим в номере на проваленном гостиничном диване, и я рассказываю Ивану Ивановичу о своих поисках. Колосов молчит, и я никак не могу понять его отношение к услышанному.

– Ну вот и все, собственно, – говорю я.

– Погодите-ка. – Колосов поднимается, застегивает рубашку. – Пошли.

– Куда?

– Узнаете.

Мы молча идем через пыльную площадь с красными старин ными лабазами, вздрагивающими грустными лошадьми и суетливыми воробьиными компаниями. Мы идем и молчим. И наконец, останавливаемся у зеленого штакетника больницы.

– Подождите меня немного.

Колосов ушел и скоро вновь вернулся, но не один – с ним шла высокая женщина в белом халате.

– Комолова, Клавдия Ивановна, – улыбнувшись, сказала она.

Клавдия Ивановна сидит напротив меня, я вижу, с каким напряженным вниманием она слушает мой сбивчивый рассказ. Она волнуется, я понимаю, что мои слова вновь возвращают ее туда, в 41-й. Я понимаю это, и тоже волнуюсь, и вдруг слышу ее тихий голос. Медленно и нарочито спокойно она говорит:

– Ее звали Зина Галицына. Зинаида Васильевна Галицына. Она была моя самая близкая подруга. Я расскажу вам все, что знаю, приходите вечером ко мне домой. А сейчас простите, мне надо идти.

Она протягивает мне руку и медленно уходит.

Итак, Зина не была больше просто Зиной. Она была Зинаидой Васильевной Галицыной. У нее было детское круглое лицо с круглыми детскими глазами, круглый подбородок, и я знал, что, когда она улыбалась, на левой ее щеке вдруг возникала смешливая ямочка, а от глаз разбегались веселые лучики, а сами глаза из круглых и детских вдруг становились по-женски лукавыми и теплыми.

Я послал фотографию Зины в Пено и четыре дня каждое утро ходил на почту, четыре ночи не мог спать спокойно. Наконец, когда я уже был уверен, что Павлов не отвечает, чтобы не огорчить меня, я получил телеграмму, где было всего лишь одно слово: «Она».

Время поступков

Стол. Облупленный канцелярский стол. За ним человек. Глаза, красные от бессонницы, – погасшая папироса в углу рта, гимнастерка с синими петлицами, на рукаве нашивка, золотой меч. – Фамилия?

– Галицына.

– Имя.

– Зинаида.

– Отчество?

– Васильевна.

– Партийность?

– Комсомолка.

– Образование?

– Среднее.

– Специальность?

– Медсестра.

– Поздравляю, товарищ Галицына, с этой минуты вы боец Талдомского истребительного батальона. Пройдите получите форму.

Так вошла в ее жизнь война.

Надев военную форму, она шагнула из одной жизни в другую, из детства в военную юность. Ей были отпущены сутки на повзросление, сутки с 22 по 23 июня. Успела ли она повзрослеть? Была ли в ее характере та твердость и в то же время упругость, что после сильного сжатия вновь позволяет распрямиться душе?

«Зина Галицына, – говорили мне знавшие, a их вдруг нашлось очень много, – мы знали ее (дружили), встречались (учили), учились вместе…» И дальше шли слова, которые говорят обычно о человеке, желая сказать хорошо, обыкновенные слова.