Когда она вернулась, бабушка уже вовсю воевала со сковородками, будто и хвори все прошли. На столе, как обычно, блюдце с растопленным маслом и сахаром. Рядом – стопка горячих блинов, толстых, поджаренных, ароматных. У Алены буквально слюнки потекли. Она же весь день ничего не ела, а тут – бабушкины блины. Успела! Она поставила ведра и не удержалась – схватила верхний блин. И чуть не обожглась. Вытащила из стопки другой, подостывший, свернула, как в детстве, в куколку. И тут же услышала:

– А руки мыть?

Она рассмеялась – так было всегда. Тогда, в «той» жизни.

– Я в речке вымыла.

Алена макнула куколку в масло с сахаром:

– Откуда это?

– К соседке сходила. К Наталье, – бабушка разбегалась, расшевелилась, даже как будто помолодела. – Надо же гостью привечать. Ой, спасибо, Аленка, хоть приехала, слава тебе, Господи. Не охота мне самой… Одной-то. Да че не охота – не могу раскочегариться сама-то. На меня сделали порчу каку-то. Вот лежу, и все. Другой раз нога болит. А другой раз и не болит, а все лежу. Одно слово, порчу сделали. Ну, хватит, бабушка, балаболить. А то бабушка может гутарить да гутарить… А ты, робятишка, молодец, и на речку сбегала, поглядела. Промялась.

Алена наслаждалась. Покоем и умиротворением. Сидела бы так и сидела. Она ела блины, слушала бабушку, не особо вникая в смысл слов, и чувствовала, что засыпает.

Блины были бесподобны. Как всегда у бабушки. Раньше она пекла их в печке, шуровала длинным ухватом, задвигая сковородки на раскаленные угли. Ну, и блины получались особенные, с неповторимым ароматом и вкусом – такие можно испечь только в русской печи. Алена помнила, как они, дети, отыскивали запеченные в блины уголечки – к счастью…

А бабушка все болтала:

– Я-то даже численник не купила нынче. Как дурочка, так и живу, ни численника, ни радио. Вот дни теряю, и все тут. Какое ноне число, доча? Знаю, что сентябрь…

– Седьмое сентября, баба.

– Ой-е! А ты как приехала? Учеба-то началась, сентябрь уж неделю. Школу бросила, что-ль?

– Нет, баба, я отпросилась, – не моргнув глазом, соврала Алена. – Вернусь, догоню. Я же ненадолго.

«А вернусь ли? Все к экзаменам начинают готовиться, к ЕГЭ. Выпускной класс. А я вот здесь. У меня свой экзамен. И что с ним делать?»

Бабушка вовремя тормознула ее мысли:

– Ну, ты ешь, ешь. Да спать иди, умаялась, поди, в дороге. Автобус-то до города уж сколько лет не ходит.

Прямой рейс отменили несколько лет назад – нерентабельный был.

– А завтра рано вставать, к отцу Михаилу с утра надо идти. Или вечером пойдем? Суббота завтра ведь, да? Вечером всенощную служить будут, батюшка исповеди принимать. Может, тогда и пойдем?

– Нет-нет, с утра. Пораньше.

– Ой, милая, а крестика-то на тебе нету. Как пойдешь? Ой, беда.

– Да так и пойду. Не преступление же это, – Алена о такой проблеме и не думала.

– Крещеная-то ты крещеная, знаю. Мать еще младенцем окрестила, хоть тут сообразила. Как там она? – вспомнила наконец она про дочку, Аленину маму.

– Работает, – коротко ответила Алена. Она знала о взаимной неприязни бабушки и мамы. Удивительно, но своего зятя, Алениного папу, баба Гутя любила больше, чем родную дочь.

– Все робит и робит, грешница. Эх, Люба-Люба, всех денег не добудешь, – тут же начала недовольно ворчать бабушка.

Алена не знала причин их старой-старой размолвки. Но на ее памяти мама ни разу не была здесь, в деревне у матери. Алена приезжала сюда только с папой. Даже смерть отца их не примирила. Еще девчонкой краем уха она как-то слышала, то дело было в каком-то мужчине, что якобы в молодости мать вела не очень праведный образ жизни… Но и мама, и папа были для нее непререкаемыми авторитетами, образцами для подражания, она их искренне любила и видела, как они любят друг друга. И не хотела даже слушать какие-то деревенские сплетни, тем более – «дела давно минувших дней». Но очень хотела, чтобы мама и бабушка помирились. Или хотя бы встретились. Много раз после смерти папы она уговаривала маму съездить сюда, в гости к бабушке. Та вроде бы уже и не отказывалась, но так и не получилось. Алена даже сама ни разу не побывала здесь с тех пор…