Я замерла, чуть-чуть опомнившись. Да, у кокетки-девчонки больше здравого рассудка, чем у меня, 28-летней дуры. Этот акробатический этюд, если состоится, будет моим последним выступлением в стенах данного учебного заведения.

– Не волнуйтесь, она здесь, в кабинете, – весело прокурлыкала Изабелла под дверью.

Момент для бегства был упущен. Я задвинула своё тело под просторную учительскую кафедру, одним движением избавившись от сложенных там учебников.

– А ты чего ждешь? – свирепо спросила Оля у Ложкина и толкнула его в мои объятья.

Под руководством Волковой мои ученики сгрудились между столом и дверью.

– Что тут у вас? – подозрительно поинтересовалась «англичанка». Как у большинства учителей нюх на всякие происшествия у неё был развит отлично.

– Да вот, – Мышкин Олег развел руками. – Лялька книги со стола уронила. – Собираем. – И он пригнулся, демонстративно выпятив тощий зад.

– А Марья Ивановна где?

– Пописать, наверное, побежала, – выпалила Ольга и заморгала быстро-быстро.

– Ох, Волкова, – возмутилась Изабелла, – язык у тебя без костей. – И тут же развернулась к своему спутнику. – Вы подождите немного, она сейчас подойдет.

– Не могу ждать. Не секунды в запасе. Опоздаю на самолет.

– Ну, записку ей черкните… – растерялась «англичанка».

– Не сочтите за труд, – мужчина чем-то зашуршал. – Передайте, письмо ей привез. Весь вечер вчера у квартиры прождал.

– Да вы, кладите сюда, на стол, – затараторила Оля. – Куда оно денется? Мы передадим, Изабелла Юрьевна.

Запах «Мадам Роша» стал ощутимее, отчего я заключила, что коллега последовала совету.

– Ну, ты, Лялька – конспиратор фигов, – заржал Мышкин. – «Пописать пошла!».

– Да я сама чуть не описалась, – огрызнулась девчонка. – А ты, Мышкин, не критикуй понапрасну, а шуруй во двор за обувью.

Я уцепила конверт, протянутый Ольгой и, завидев размашистый Данькин почерк, наполнилась неконтролируемой злостью. Ведь это надо! Не забыл, весточкой порадовал! Так обрадовал, едва Богу душу не отдала! Я смяла конверт и швырнула на пол. Севка у меня под боком заворочался и полез на свободу.

– Я подумал, – сказал он мне виновато, – вчерашний хрен с горы пожаловал.

Он замотал головой и слегка хихикнул, оценивая мой внешний вид. Огородное пугало – да и только.

– Ты на себя посмотри, – посоветовала я строго.

Ложкин получил назад свою одежду, а я встряхнулась, как мокрый пудель. Тут вернулся Олег, губы его кривились, а глаза растерянно хлопали.

– Нету, – сказал он растерянно. – Шузы пропали, все кусты облазил.

Глаза мои превратились в плошки.

– Интересно, Всеволод, это дерьмо когда-нибудь закончится?

Я пошевелила босыми пальчиками ног и засмеялась во все горло. Севка поддержал меня рокочущим баском.

– А чо, было весело, – гукнул он сквозь смех.

– Это было… неформально, – уточнила Лялька.

И мы заржали совсем по-дружески, до слез.

Домой я возвращалась в драных шлепках, обнаруженных под лестницей. Старая уборщица тетя Клава одевала их, когда приступала к мытью коридоров. На меня оглядывались, а, возможно, даже показывали пальцем. Татьяну я нашла на привычном месте. Её длинные мускулистые ноги, больше подходящие спартанскому легионеру, чем врачу-травматологу, были помещены на соседний стульчик, являя миру безупречный загар и бархатистую гладкость. Юбку она задрала до самого «не могу» и ловила кайф от пробивающегося сквозь листву солнца.

– Вся мужская часть населения в радиусе километра исходит слюнями, глядя на тебя. – Сообщила я, бросая сумку на стол.

– Ноги болят, – заныла Танька. – Таскала все утро студентов по моргу.

– Ну да, – саркастически хмыкнула я, безо всякого почтения к её страданиям, – ночью Венька – до самого утра, а утром – жмурики. Опять подменяешь?