Наконец, ты повернулась с двумя тарелками. На моей тарелке было два жареных яйца, горошек, и вареник. А на твоей тарелке была сосиска и пельмешек.

Вдруг мы оба увидели холмик, на котором стоял странный мужчина, в костюме и с молотком в руке. Мы подошли ближе и я увидел, что этот холмик был не из почвы, как мне показалось сначала, он был из говна. Мужчина стоял на холмике из говна. Откуда не возьмись у тебя в руках появилась лопата, а ты оказалась в полицейской форме. Ты стала копать у подножия говняного холмика, от чего пошли маленькие оползни. Мужчина пытался удержаться на месте, но потом спрыгнул вниз и начал бить тебя молотком по голове. Каждый удар отдавался звоном колокола. Дзинь, дзинь, дзинь…

Дзинь, дзинь, дзинь.

Я проснулся в своей квартире от телефонного звонка, сел на кровать. Телефон разрывался, но у меня не было сил, чтобы броситься к трубке. Голова ужасно болела от похмелья. Я уснул пьяный и даже не потрудился раздеться. Так и остался в черных штанах со стрелками и в белой майке, которая уже стала желтой. Даже не снял подтяжки, хотя я бы и не смог их расстегнуть. Не помню конец вечера, но думаю, что я, как обычно бухал в одиночестве и отрубился. Телефон перестал звонить.

Я посмотрел на свое скромное жилище, которое находилось в упадке без женской руки. Светлые обои в цветочек пожелтели и отклеились во многих местах. Мебели было мало, но и та, что была, уже не могла называться мебелью, скорее хламом. Стеклянная дверца деревянного шкафа с книгами была разбита, и повсюду валялись осколки на ковре, сами же книги выпали из шкафа и были наполовину разорваны.

– Кто-то вчера буянил…

Комод, стоявший возле кровати был разбит и перевернут вверх ножками. Валялись доски.

– …Не вчера – всегда…

На полу валялась моя одежда, трусы, носки. Все грязное.

А еще в комнате было полно пустых бутылок от алкоголя разных мастей, все пустые. Заменить зависимость от морфия алкоголем – не лучшая идея, но пока я справлялся с этой задачей. Отказ от морфия – это болезненная операция, а алкоголь – это анестезия.

Лежала на ковре и пепельница доверху заполненная бычками от сигарет. Но это не важно, ведь кто-то стал бросать бычки прямо на ковер, не боясь пожара. Страшно захотелось курить.

По телевизору, который я видимо так и не отключил с вечера, выступал Горбачев:

– Прежде всего хотелось бы отметить важность и масштабность перемен…

Я полез в карман и достал пачку Чапмана, вытащил сигарету и положил в рот, достал зажигалку и закурил… Желудок был недоволен таким исходом событий, и я выронив сигарету, побежал к унитазу. Обхватил его обеими руками. Желудок сократился несколько раз и успокоился, больше ничего, ведь он был пуст еще с вечера. В унитазе лежало несвежее говно, которое ужасно воняло и собрало уже порядочное количество мух. От этого запаха желудок стал вновь сокращаться.

– Ладно, нужно привести себя в порядок…

Я поднялся и нажал на сливной бачок. Подошел к умывальнику и вымыл руки. Поднял глаза и посмотрел в зеркало. Из зеркала на меня смотрел уставший, немолодой мужчина, с острыми чертами лица, длинным прямым носом и красивыми голубыми глазами.

– Хорош, подлец…

Под глазами были черные круги, засаленная челка ровно спадала на лоб, как у ботаника в школе, которого всегда бьют хулиганы после уроков.

– Нет, так не пойдет…

Я взял гребешок, подставил его под струю воды, а затем зачесал темные волосы назад.

– Вот так гораздо лучше… Прямо – «Крестный отец».

Над тонкими губами, на подбородке и на щеках была недельная щетина. Я почесал ее ногтями и принял решение побриться. Взял с полки бритвенный станок с опасным лезвием. Лезвие было тупое и я его заменил. Взял новое, острое лезвие и замер. Я смотрел на лезвие. Рука с лезвием медленно стала приближаться к кисти. Может быть закончить все сейчас? Я почувствовал прохладу от лезвия на запястье.