Неужели мачеха была права? Неужели дей – такой же мужчина, если научиться смотреть на него правильно?

Она задохнулась, всем существом отвергая подобную мысль. Дей – не мужчина, он чудовище, монстр, отвратительный убийца других, добрых и милосердных богов. Кайлин вспомнила, что говорили. Те боги принесли людям Благословение, они никому не желали зла. Они лечили детей и во многом другом помогали улучшить жизнь в долине Меарра. А теперь чем славен Меарр? Цитаделью дея?! Тем, что никто не хочет ехать туда?! Кайлин стало стыдно, что днем, жалея себя, она не подумала о главном: пятнадцать ее братьев-через-одну-кость отправятся в Меарр, чтобы погибнуть. Пятнадцать живых людей, которых дей заберет на верную смерть! А как он смаковал этот факт в разговоре с отцом, как усмехался, даже не пытаясь соврать, сделать вид, что просто ищет себе слуг, обнадежить. В нем нет жалости, он бессердечен. Чем провинилась Эра, что ей достался именно такой дей?!

И то, как он прикасался к Кайлин, как целовал, просто не сумел бы обычный человек. Она ощущала такое… кровь приливала к щекам даже от одного его взгляда. Тело наливалось тяжестью и словно свивалось тугими узлами, когда он трогал ее грудь или между ног. Кайлин не узнавала себя. Отправляясь выполнять долг, она представляла, как ляжет на кровать, стиснет зубы и перетерпит боль от потери невинности, о которой мачеха ее предупреждала. Это будет мерзко, и она поплачет потом, когда все закончится, испытывая облегчение от возможности оставить все в прошлом.

Но теперь облегчения не было. Ее тело так же горело, будто дей все еще стоял рядом и никуда не уходил. Соски ныли, между ног пульсировало, как тогда, когда он смотрел на нее в упор, нависая сверху. Смотрел, и хрипло говорил ей что-то сквозь зубы, и тяжело дышал. Он хотел сделать с ней что-то плохое, страшное, и Кайлин, как могла, избегала этого. И в какой-то момент вдруг поняла, что не вынесет мысли забеременеть от него. В этом ребенке она всегда будет видеть его, дея, и никогда не сумеет забыть, как его твердые, то невыносимо грубые, то еще более невыносимо осторожные пальцы проникали в ее тело, как откликалось что-то внизу живота, как вся ненависть и страх из Кайлин улетучивались, превращая ее в какую-то другую девушку, какой она ни за что бы не хотела становиться. Как дей стонал в ответ на ее стоны, и от этих звуков ее бедра сами подавались ему навстречу.

Он уже тогда изнасиловал ее, пусть душой, а не телом, уже тогда, когда превращал ее в податливую глину для лепки, хотя она сразу просила так не делать. Так в чем же ее вина, если, получив выбор, она предпочла меньшее из зол? Она не хотела зачинать ребенка от дея, а он сказал, что отпустит ее, не тронет, если Кайлин сделает все сама…

Она и сделала. А он пришел в неконтролируемую ярость, двуличный бог, который не выполняет своих обещаний.

Всхлипнув уже в голос, дрожа на ночном ветру, она сорвала с себя ненавистное праздничное платье, стараясь не обращать внимания на боль в левой руке. Какое было у дея лицо, когда он повернулся… как он выхватил у нее меч… Кайлин видела, как побелели костяшки, а ведь бог держался прямо за лезвие, стиснул его ладонью. И когда отшвырнул – на руке не осталось ни следа, зато ей было так больно, невыносимо больно!

Наверное, эта боль и помогла ей. Она сжимала и разжимала порезанные пальцы, отвлекая себя все время, пока дей стонал и толкался в ее рот, держа за волосы. И последний горловой звук показал, насколько ему было приятно это делать. Его удовольствие – это ее боль… в тот момент Кайлин возненавидела его так сильно, что, казалось, ее сердце выпрыгнет из груди и разорвется на отдельные трепещущие части.