– А может, друга, – возражаю я.

Петька подпрыгивает к хлебу, клюет его два раза, тут же он перескакивает на край рамы и опять чирикает.

– Нет, – смеется бабушка, – так зовут только подругу. Ну-ка, быстро пойдем смотреть на нее.

Она подхватывает меня и ставит на табуретку, расположенную у окна, потому что Петька в этот момент исчезает.

Я успеваю заметить, как он планирует на соседнюю крышу. Рядом с ним там скачет еще один серенький воробей.

– Петя, Петя, Петя, – еще раз зовет бабушка.

Я вижу, что Петька вспархивает и направляется к нам, но вдруг с полдороги разворачивается, и возвращается на крышу.

– Все, – негромко говорит бабушка, – подруга запретила ему летать к нам.

– Почему? – огорчаюсь я.

– Она же не знакома с тобой, – объясняет бабушка, – она боится. А Петька теперь с ней будет. Они гнездо совьют, птенцов будут выращивать.

Я смотрю на крышу, там много воробьев. Чирикая, они перескакивают с места на место, но я среди них уже не могу отличить нашего Петьку…

Если смотреть из нашего окна, то можно увидеть много интересного. Я лежу животом на подоконнике, а мои ноги – на стуле. Я смотрю на улицу.

Внизу передо мной – крыша. Она железная. На крыше валяется рваный ботинок. Это мы с Витькой вчера его туда запулили. На спор. Он сказал, что я не доброшу. А я добросил. Еще бы немного, и, вообще, на ту сторону мог перебросить. Совсем чуть-чуть не долетел. Здорово грохнул по железу, а потом съехал на самый край. Если бы не бортик, наверное, свалился бы к нам во двор.

А потом пришла мама со Светкой из магазина.

– Ты не видел ботинок, – спросила она. – Один нашла, а другой куда-то пропал. Надо снести их в починку.

Что я могу сказать? Я-то знаю, где ботинок, но вот что мне теперь будет? А Витька поздоровался с мамой и боком, боком – к двери.

– Я пойду, – говорит, и мне: – выходи гулять.

Тут мама к окну подошла. И почему взрослые сразу все замечают? Ведь на крыше, кроме ботинка, много всякого мусора. Но мама только глянула в окно, и все ей стало ясно.

– Это ты его туда забросил?

А зачем спрашивать? Разве сами ботинки летают?

– Так, – медленно произносит мама, – значит, сегодня и завтра гулять не пойдешь.

Мама не любит ругаться. Она всегда говорит: «Так». Но от этого не легче. Вон, Витькина мать его лупит. Однажды я видел, что она его веником била. Но он все равно гулять выходил. А мне мама сразу говорит: гулять не пойдешь. Нет, конечно, веником бить меня не надо. Но все равно обидно.

Я лежу сейчас на подоконнике. И сегодня буду сидеть дома, и завтра. Мама опять со Светкой ушла в магазин. Скучно. Вот, были бы у меня крылья или, в крайнем случае, парашют. Я бы прямо сейчас встал на подоконник. И – раз… Крылья расправляю и – полетел. Делаю круг над нашим двором. А все рты пораскрывали, и из всех окон повысовывались. Ну, конечно, увидели бы меня. А я им сверху помахал бы рукой, а потом так плавно приземляюсь на крышу, беру ботинок, и взлетаю обратно – прямо к себе в окно. А тут мама уже испугалась, что я пропал. Она собирается в милицию звонить. А я – вот он. Слезаю с подоконника, крылья под мышку и говорю: «Вот, мама, ботинок. А ты не хотела меня пустить погулять.»…

Но пока крыльев нет. Даже не из чего их сделать. Можно, конечно, сделать парашют из простыни, что лежит в шкафу. Но веревок нет, а без веревок парашют не получится.

Мы живем на пятом этаже пятиэтажного дома. Рядом с нашим домом стоит еще один, старый, трехэтажный. Это на его крышу я забросил ботинок. А за этим домом – Косой Двор.

Когда-то давно я не знал, почему этот двор называют Косым. Я даже ходил туда, и старался заметить, что там косое, но так и не заметил. А оказалось – все просто. Мама объяснила, что через этот двор всегда ходят наискосок к трамвайной остановке в Проточном переулке. Вот и прозвали его Косым.