Из нашего окна Косой Двор не виден. Зато, если высунуться наружу и посмотреть направо, то виден мост метро. Не весь, конечно. Только кусочек. Весь мост, да еще и Москва-река хорошо видны из комнаты Анны Мысевны. Когда она зовет меня в гости, я всегда из ее окна смотрю на Москва-реку. У нее все хорошо видно, потому что на подоконнике стоит только один цветок в железной баночке – столетник. А у Марии Владимировны из окна ничего не видно, потому что у нее висит занавеска, а за нею стоит много горшков с цветами. И отодвигать занавеску мне не разрешается.

По мосту часто пробегают поезда, голубые с синим, а совсем редко – «кофе с молоком». Их приходится долго ждать. Но мне они больше нравятся. Светка тоже любит такой поезд. И если мы с мамой куда-нибудь едем, то я всегда прошу ее подождать на станции, пока приедет «кофе с молоком».

Когда поезда проносятся мимо, из нашего окна разглядеть что-нибудь трудно. Вот, у Анны Мысевны хорошо виден каждый поезд, и даже – пассажиров в окошках. Видно, как поезд замедляет ход перед самой Москва-рекой, а потом, не торопясь, проезжает мимо огромных чугунных ваз, которые стоят в начале и в конце моста.

И теперь мне очень жаль, что из нашего окна не видна Москва-река. Хоть бы пароходики посмотреть. Скучно сидеть одному. Игрушки надоели. А мама, наверное, опять в очереди за чем-нибудь стоит.

– Вень – ка! – это Витька зовет меня со двора.

– Что тебе? – высовываюсь я из окна.

– Выходи.

– Не-а. Мне мама не разрешила.

– А ты все равно выходи. Я что-то придумал.

– А что?

– Выходи. Я тогда тебе скажу.

Нужно решаться. Если я выйду, мама еще как-нибудь меня накажет. А если не выйду, я не узнаю, что придумал Витька.

Я решаюсь. Щелкает замок. Верхом на перила и – вниз. Пешком быстро не получится. А верхом легче. Самое трудное – поворот. Очень уж узко между перилами.

Около второго этажа натыкаюсь на чью-то руку.

– Это ты?

– Я, – говорю, оборачиваясь, – здрасьте, дядя Володя.

– Сверзишься ты когда-нибудь, – звучит мне вслед.

Дядя Володя – инвалид. Так все говорят. А какой он инвалид, если у него и руки есть, и ноги. Он только видит плохо, и почтальон ему деньги приносит, потому что он не работает. Пенсия называется.

Я выскакиваю из подъезда. Витька меня ждет.

– Смотри, что у меня есть. На помойке нашел.

Я заглядываю к нему в кулак. Там пленка. Черная. Небольшой такой кусочек. Два витка. Я без слов понимаю Витьку. Он хочет сделать «дымовую». Мы подбираем кусок газеты и, свернув пленку трубочкой, заворачиваем ее в газету.

Мимо идет тетя Маша-дворница. Она нас всегда хулиганами зовет.

– Опять какую-нибудь каверзу затеваете, хулиганы?

– А что такое каверза? – спрашивает Витька.

– Ишь, ты, неграмотный что ли? Вот я тебе как-нибудь покажу, – грозно обещает тетя Маша.

Если бы тетя Маша надела брюки и пиджак, все бы думали, что это дядька. Она даже говорит басом. Нас с Витькой она не любит после того случая, когда мы собрались к Новому году вырастить елку. Прошлой весной Витька где-то нашел еловую шишку, а в ней семена. Мы решили посадить семена и вырастить себе елки, чтобы к Новому году не покупать. Но куда сажать, мы не знали. А потом придумали. На лестнице в подъезде мы отгородили доской подоконник и натаскали из котлована земли. Мы даже один раз полили.

А вечером к нам в квартиру пришла тетя Маша и еще на лестничной площадке начала ругаться. Она долго не уходила и все кричала, что это хулиганство – разводить грязь в подъезде. Мама ее успокаивала и говорила, что сейчас пойдет и все уберет. Но тетя Маша-дворница сердито сказала, что она уже все убрала. Меня за это целых два дня гулять не пускали, а Витьке досталось линейкой по лбу. Это он сам рассказал. Поэтому мы не любим тетю Машу-дворницу.