И в этом едином потоке, несущимся слаженным ходом в обозначенном направлении, существует один-единственный индивид, частица, молекула, атом хаоса, который умудряется противопоставляться стройным порядкам города.

Имя ему Вукашин.

А выглядит он так.

Немного за двадцать. Всегда торопливый шаг. Суетливые, порывистые движения. Неухоженные щеки и подбородок с выскочившей несколько лет назад щеткой волос, сутулые плечи и проницательный взгляд. Увесилительных заведения, кафанов7 он сторонился за неимением денег, шумных компаний с беспокойством или ревностью избегал, а по городу передвигался неизменно пешком, даже в непешеходные части города – Обреновац, Палилулу или Гроцку8.

Как широко известно – доподлинно неизвестно, что нужно людям для счастья. Что нужно для счастья людям вроде Вукашина – неизвестно тем более. Он живет в столице не первый год, но довольствуется одиноким уединением. Проживает он недалеко от Нови Града, в квартире, которую оставили хозяева, приглядеть за имуществом на время их путешествия в Любляну. Да вот беда, главе семейства так нравится пребывать в Юлианских Альпах, что он и не возвращается по сей день, а потому из комнаты, в которой изначально обитал Вукашин, он перебрался в хозяйские покои, перебирая во владения все помещения и имущество квартиры. Квартира сама по себе немаленькая, а потому и добра там под завязку, а Вукашин еще, словно нарочно, оказывается злостный приверженец минимализма в интерьере.

Вот, например, старинный патефон. Стоит в углу, стоял, место занимает. На прошлое Рождество Вукашин его решает продать. Два месяца потом он себе на ужин готовит гуляш с вырученных денег.

Или вот софа на трех ножках, декоративная, в прихожей. Настоящее резное дерево, кажется, бук. Тоже ведь: терпит-смотрит, да и продает все-таки по весне. А что? И места в прихожей становится больше, и динаров9 в кармане. Сплошная выгода!

По вечерам, обычно разложится в хозяйском кабинете, непременно турецкий халат нацепит с туфлями домашними на босу ногу и шапочку с кисточкой-венчиком. Свои бумаги исписанные, перед собой разместит и начнет дымить сигаретой. До поздней ночи так просидит, потом, устав, так и заваливается спать, прямо в туфлях и шапочке с кисточкой.

Сейчас, глядите-ка, тоже самое: плетется, папку тащит, под ноги смотрит. Пройдет три квартала, шапку снимает, лоб вытрет, дальше двинется. Квартал один проходит, второй, третий. Ноги сами несут.

Это принято так думать.

На самом деле – нет. Когда ноги сами идут, это значит, что как вода течет – в обход препятствий, так и тело движется, по самому очевидному пути. Нет времени обдумать, остановиться, развернуться. Течешь, плывешь себе.

Огибая пешеходов, автомобили и перекрестки, Вукашин забредает на улицу, где потише. Тут не такое движение, не так шумно. А что за улица?

А, точно. Скадарская10.

Здесь кафанов еще больше – в оба ряда, и в это время дня уже многие выносят столики на улицу. В ближайшем, слишком много людей, а вот в следующем кафане – почти пусто. Туда и проходит Вукашин, выбирая себе укромное место. Отсюда видна улица в обе стороны, разговоры посетителей из соседнего кафана не слышны, а слоняющиеся прохожие остаются чуть поодаль.

Вукашин на оставшиеся деньги просит себе шливовицу11, и кладет папку на осиновый столик. Легкий ветерок пробирается к нему в ноздри, словно дразня черствую корку его души. Вукашин шмыгает носом, чихает. Душа, если она у него и существует, не может обитать в носу. А если да, то бормотание тогда – разговор с душой.

– Нужно собраться, сесть и дописать эту чертову поэму – бормочет себе под нос Вукашин, наблюдая за посетителями. Те сидят парочками, или небольшими компаниями, и весело о чем-то беседуют. – Наверняка, у них есть работа, свой дом и любимые люди. Им не нужно просить помощи у посторонних, им неведомо ощущение собственной бездарности. Почему у меня всегда так?