В темном углу скудно освещенного спартанского жилища среди многочисленных теней от пляшущих печных огоньков с трудом можно было различить фигуру человека, внимательно разглядывающего разрисованную цветными карандашами самодельную карту.

Фигура сама напоминала тень: сплошные острые углы. И перемещения ее в тесном пространстве, плавные, без лишнего шума и суеты, присущи были скорее бесплотному духу, чем человеку из мяса и костей. Эти спокойные движения наводили на мысль, что человек вполне уверен в себе, и его обманчивая плавность – это мягкость тигра, готового в любой момент взвиться пружиной и в доли секунды нанести один, но точный смертельный удар.

Человек щурился, поправляя круглые очки-велосипед. Волевое лицо его было бесстрастно, лишь по шевелению поджатых тонких губ и редким задумчивым почесываниям гладко выбритого черепа, можно было сделать вывод, что он напряженно думает, и от дум его зависит, как сложится судьба очень и очень многих людей.

За укутавшим двери шинельным сукном, не дающим теплу землянки выскользнуть на морозную стужу, кто-то неуверенно поскребся, затопал, сметая остатки снега с валенок березовым веником, тактично, давая время хозяину подготовиться к визиту. Гость даже слегка покашлял, как бы испрашивая разрешения войти, но мялся, все еще не решаясь постучать в дверь.

– Заходи, Войцех, – человек в землянке бесшумно, по-кошачьи, переместился изугла за стол.

Двери приоткрылись, в облаках морозного пара нарисовался поджарый мужичок лет сорока. Он привычно поправил модные довоенные усики, сощурил хитрые глазки, пытаясь скрыть смущение. На лице его было написано, что он безмерно уважает и слегка побаивается командира, хотя сам – парень лихой и не робкого десятка.

– Батька Булат, вот всегда удивляюсь, откуда ты знаешь, кто там за дверями, – Войцех улыбнулся, как ему казалось, широко и открыто. На самом деле на лице деревенского хитрована читалось все что угодно, кроме простоты. Чертики в глазах выдавали и крестьянскую смекалку, и веками воспитанную хитрость, и житейскую мудрость, решительность, и готовность к риску – все те качества, которые необходимы толковому партизану. К слову, в послужном списке «простачка» были блестящие тактические операции, слухи о которых обросли такими подробностями в отрядной среде, что давно превратились в легенды.

– Ты правой ногой загребаешь при ходьбе, – командир снял очки и прицелился цепким взглядом прямо в переносье Войцеха. – И не называй меня батька, за глаза – терплю, а для тебя я Станислав Янович или господин генерал, как больше нравится.

– Ну, дык… – смущенно загреб в затылке матерый диверсант, окончательно утратив дар речи.

– Ладно. Не заморачивайся, присядь. Знаю, не чаи пришел гонять. Докладывай.

Войцех засопел, устраиваясь на неудобной лавке, бросил рядом с собой заиндевелые рукавицы и заговорил распевными интонациями жителей Западной Беларуси.

– Станислав Янович, такое дело, выследили мы этих махновцев, что в нашей зоне крестьян грабят. Банда – двенадцать человек, уголовнички еще с царских времен. Народу порешили, твари, мама не горюй. Схрон у них на полуострове, пятнадцать кэмэ по болоту. Хорошо, что зима, и Лешка Тропейко все ходы знает, иначе потопли бы.

– Понял. Молодцы. Эта сволочь мирных людей терроризировала, из-за них и наш отряд в бандиты зачислили. А мы, считай, ополчение. Ни немцы сюда не сунутся, ни красные, ни прочая какая сволочь. Если крестьянин в нас разбойника будет видеть, помрем тут с голодухи, а если защитника – поддержит чем сможет. Чувствуешь разницу?

– Угу. Я ребятам разъясняю. Мне не надо за идеи разжевывать. Мы за то, чтоб шею на чужого дядю не гнуть, чтоб по справедливости было, и свобода была наша, а не сверху дозволенная. Мы, как репей, каждой суке – награда. Так вот. Пошинковали мы этих гавриков в капусту, больше людей жечь и скотину у одиноких уводить не будут.