– А папа Любомирский! – Кристоф уже почти кричал. – А ты знаешь, что они Адамхену родня?

– Она обрусевшая, – возразил Долгоруков. – И шлюха, как раз то, что нам нужно.

– Нам не нужны шлюхи, – лицо графа аж пятнами пошло от возмущения недальновидностью и наивностью друга. – Они продажны. К ней придёт Чарторыйский, они столкуются между собой по-польски, она побежит к мужу, а этот идиот откроет перед нею все карты.

– Она такая же, как Марыська. А в ней даже ты не сомневаешься, – защищал свою бывшую любовницу князь Петр.

– Сравнил Der Arsch с пальцем, – грубо проговорил Кристоф. Ругательные слова он всегда предпочитал произносить на родном языке. – Кто Нарышкина, а кто эта вот…?

– Да не злись ты так, – умоляюще сказал князь Петр, видя, что Ливен сейчас готов его прибить. – Федя вышибет мозги из Чарторыйского – раз и готово. И не такой уж он дурак. А с поляками нам всё равно надо столковаться, если мы хотим внедриться к ним.

Кристоф только вздохнул.

– Такие вещи надо обсуждать совместно, а не ставить меня с Волконским перед фактом, – сказал он тихо.

– Ты за моей спиной сговаривался с Винценгероде, что я должен был думать? – парировал Пьер.

С этим гессенцем Кристоф обсуждал кое-что другое, а вовсе не свержение Чарторыйского. Винценгероде тоже был уверен в шпионаже, имевшем быть место перед Аустерлицем, и искал того, кто мог передать диспозицию Вейротера во французский штаб. Кристоф, однако, думал, что проигрыш наступил именно из-за непродуманности самой диспозиции, а не потому, что Бонапарта кто-то ознакомил с нею заранее – к такому выводу он пришёл, проштудировав её внимательно. Победа с таким планом была бы чудом.

– Зачем мне «чёрный» немец, ты не подумал? – вырвалось у Кристофа, который только потом понял, что Долгоруков вряд ли знает, чем «чёрные» немцы отличаются от «серых», и почему эти две категории так не любят друг друга.

– По-моему, Винценгероде ещё белобрысее тебя будет, – усмехнулся Пьер. – С чего это он чёрный?

Пришлось объяснять этому русскому князю то, что любой балт вытверживал если не с детства, то с первой заграничной поездки по немецким землям уж точно.

– Надо же, я и не знал, – сказал просветившийся ныне Долгоруков. – Так что он не твой друг?

– Нет, – проговорил Ливен, – Лучше я с русскими дружить буду. И вообще, я к твоему сведению, не вполне немец. Мой предок был ливом.

– Это как?

– Это то, что вы зовете «чухонцами», – кратко пояснил Кристоф.

– Так мои предки тоже были не русскими! – внезапно вспомнил Долгоруков.

– А кем?

– Рюриковичи мы, – скромно произнес он. – Как и Волконские, кстати.

– Рюрик… Это варяг, призванный на царство? – граф припомнил какие-то обрывочные сведения из читанного.

– Что-то вроде того, ага.

Кристоф ничего не ответил и снова загадочно улыбнулся. Он сам ощущал себя таким варягом. И кто знает, может быть, лет через 500 его династия будет считаться исконно русской?

– Так, возвращаясь к Уварову. Что с ним делать будем? – вспомнил Ливен.

– Достаточно того, что в случае чего, он за нас, – сказал Долгоруков. – Чем больше наших, тем лучше.

Кристоф пожал плечами, не вполне удовлетворившись таким пояснением. Впрочем, если Пьер делает как он – формирует свою отдельную партию – он не возражает. Пускай. Только далеко они не уедут с такими дураками. А проблем огребут столько, что до конца света не расхлебаешь.

Санкт-Петербург, Елагин остров, май 1806 г.

– Какие люди! Анеля, ты ли это? – красавица графиня Уварова, в первом браке – графиня Зубова, а в девичестве – княжна Любомирская, полулежала-полусидела на оттоманке и встала, чтобы обнять приехавшую к ней кузину. – Не видела тебя давненько. Думала, тебя не пустят твои родственники.