– Четвертый дурень? – улыбнулся Андрей.

– Кто же еще! Первый, ходят слухи, до сих пор с мамкой живет. Он взрослый бугай, а она кормит его с ложки, как ребенка, одевает, жопу подтирает. Походу, еще и болт ему держит, чтобы он мимо толчка не промазал. Ты такой судьбы хочешь для себя и Лены?

У решетчатой двери камеры появился надзиратель. Он громко стукнул дубинкой о железные прутья и гаркнул:

– Лавров!

– Не прошло и полгода, – огрызнулся Андрей.

– Надо отвечать «я».

– Головка ты от стабилизатора, – буркнул Наган. – Якает он тут еще.

Надзиратель усмехнулся и вновь обратился к Андрею:

– Ну что, Лавров, готов на процедуру или заднюю дашь?

Андрей всегда причислял себя к тем людям, кто никогда не дает задний ход. На «слабо» его не взять, считал он.

– Готов, – ответил он надзирателю.

– По пояс раздевайся, и пошли.

– Прохладно ведь. Там раздеться нельзя?

– Кому там твое шмотье нужно?

Андрей взволнованно вздохнул, собрал с одеяла конверты и фотографии, аккуратно сложил их на тумбе, затем начал расстегивать пуговицы рубашки.

Надзиратель терпеливо ожидал, наблюдая за Андреем сквозь прутья решетчатой двери.

Наган решил продолжить:

– А второй дурень, кто на детакто пошел, через три дня кони двинул. Знаешь почему?

– Замерз насмерть, я слышал, – ответил Андрей.

– Верно. Ему при освобождении накинули на плечи какое-то старое пальто, он так и не смог потом его нормально надеть. Чувака нашли на тридцатом километре. Он на дороге валялся, окоченевший весь. А Бродягу ты сам знаешь. Он с утра за забором орет, слышал? Его выпустили… когда?.. даже недели не прошло вроде.

– Пять дней назад, – поправил Андрей.

Он снял рубашку, оголив хорошо сложенный торс. При каждом движении развитых рук шевелились рельефные мышцы. Но на спине, боках и ребрах разноцветно переливались ссадины, синяки и шрамы.

– Но он вернулся, прикинь, – продолжил Наган, оглядывая спину сокамерника. – Это как же нужно отчаяться, чтобы проситься сюда обратно?

– Он сам виноват. Знал ведь, что у него ни дома, ни семьи, ни родных. Поперся на детакто, когда пришли холода. Свободу хотел ощутить, видите ли, простор увидеть, общество посетить, оптимист хренов. Теперь назад приполз, умолять начал. А я не вернусь, отвечаю. Не собираюсь позориться и унижаться.

Андрей бросил рубашку на шконку.

– Может, не надо, Андрюха? – с надеждой спросил Наган. – Может, подумаешь хорошенько?

Надзиратель потерял терпение:

– Давай быстрее, Лавров. Потом добазарите.

Он позвенел ключами и открыл дверь камеры.

Андрей намеревался выйти, но Наган задержал его за руку.

– Откажись, пока не поздно. Богом заклинаю. У тебя еще есть право…

– Спасибо за все, Наган. Но это моя жизнь, мой выбор. Я сам решаю. И в Бога я не верю.

– Да поможет Он тебе, братишка.

Андрей медленно вышел из камеры, поднял руки над головой и повернулся лицом к стене.

Надзиратель с грохотом закрыл решетчатую дверь и запер ее.

Наган приник к прутьям.

– Учти, ты больше никогда не почувствуешь в ладони Ленкину сиську.

Андрей ухмыльнулся:

– Грудь моей жены тебя не касается, Наган.

– Да, и то верно. Тогда учти, ты никогда больше не сможешь ковырять в носу, чесать за ухом, мух смахивать, комаров хлопать.

Надзиратель ощупал штанины Андрея, затем ткнул его дубинкой под ребра.

– Пошли, Лавров. Без лишних движений и рот на замке, понял?

Он повел Андрея по широкому коридору тюремного блока.

Наган крикнул вслед:

– Ты больше никогда не сможешь расстегнуть себе ширинку!

Надзиратель неторопливо вел Андрея мимо ряда камер. Между прутьями решетчатых дверей показались лица других заключенных. Они провожали Андрея сочувствующими взглядами.