Мишель, тоже испытывающий ностальгию, жалеет о «тех же насыщенных часах» парижской жизни – совместных завтраках на углу улицы Гей-Люссак, «этих прогулках в Со, по ночным набережным, в Орли на драндулете, об этой странице из „Дон Кихота“, которую ты прочитал мне в твоей комнате в Школе, с детским смехом». В этих письмах он оставляет своему дорогому Жаки немало знаков «нежной дружбы». Но часто он высказывает опасения, считая, что тот от него отдалился: «Не потерян ли я для тебя в тумане, как бледный призрак друга, неблагодарный?.. Не знаю, заслуживаю ли я твою дружбу, и не знаю, достаточно ли прекрасны те дружеские чувства, что я питаю к тебе»[156].

Отношения Жаки с женщинами на этом этапе остаются довольно таинственными. В Сорбонне он, в частности, встретил Женевьеву Боллем, студентку филологии, увлеченную Флобером и уже вхожую в литературные круги. Насколько можно понять, молодая женщина не оставляет его равнодушным, но она скорее тяготится двусмысленностью их отношений. «Все-таки нам надо будет поговорить о наших отношениях, – пишет она однажды. – У меня постоянно было впечатление, если не сказать уверенность, что они опирались на недоразумение»[157]. Это, однако, не помешает сложиться крепкой дружбе.

С октября 1954 года Дере и Коко, поскольку готовятся к агрегации, получают право на отдельные «турны». Их комнаты, однако, находятся рядом, и они по-прежнему делят на двоих одну машину и даже подписку на Le Monde. Главное же – они продолжают свои политические споры. Летом Бьянко довелось поездить по Китаю с дружеской франко-китайской делегацией (в которую также входит Феликс Гваттари). По возвращении будущий автор «Истоков китайской революции» только об этом и говорит. Деррида позже признает, что именно Бьянко он обязан тем, что научился «понимать и думать – в тревожном, критическом, подвижном модусе – о современном Китае»[158].

В целом Люсьен в это время более ангажирован и радикален, чем Жаки, который однажды заявляет: «Если бы судьба предоставила мне возможность сыграть роль Ленина, возможно, я бы воздержался»[159]. В этот год политические события затрагивают их как нельзя часто. 7 мая 1954 года с поражения при Дьенбьенфу начинается распад французской колониальной империи. Несколькими днями позже назначение Пьера Мендеса-Франса главой государства порождает немало надежд. Но в ночь на 1 ноября 1954 года Алжир сотрясает несколько террористических актов: ранее неизвестная организация – Фронт национального освобождения (FLN) призывает «завоевать свободу». 5 ноября 1954 года министр внутренних дел некто Франсуа Миттеран заявляет в Национальном собрании о том, что «Алжир – это Франция» и что «алжирский бунт может принять лишь одну конечную форму – форму войны». Конфликт продлится восемь лет, став травмой для целого поколения и очень сильно сказавшись на Деррида.

Еще одно событие, более локального масштаба, знаменует собой начало учебного года в Школе: руководителем учебного заведения становится Жан Ипполит. В те времена это крупная фигура французской философии, один из тех, кто действительно будет иметь значение для Деррида и кто одним из первых поймет его философский потенциал. Поступив в ВНШ в том же году, что Жан-Поль Сартр и Раймон Арон, Жан Ипполит становится одним из пропагандистов Гегеля во Франции. В 1930-х годах он слушал знаменитые лекции Александра Кожева о «Феноменологии духа», а потом сам взялся переводить и тщательно комментировать это фундаментальное произведение. Среди учеников Ипполита, долгое время работавшего преподавателем подготовительных курсов в лицее Генриха IV, были Жиль Делез и Мишель Фуко. Встав во главе Высшей нормальной школы, он хочет вернуть философии ее почетное место в ряду других гуманитарных наук. Но его темперамент не позволит ему в должной мере осуществить задуманное.