И вдруг разразилось. В церкви было объявлено, что русскому воинству срочно нужны помощники и каждый христианин, если он минимально умеет работать руками, благословлен будет в трапезной вязать защитные сети. И Александр пошел и был благословлен.

Работал он вдвоем с молдаванином, бежавшим из Кишинева, когда там невзлюбили русских. Рядом вязали сети две женщины: жена старосты деревни (ей положено это по штату) и мать молдаванина. После смерти мужа от удара электрическим током она с сыном приехала сюда из Молдавии.

«Родине нужно мое сетеплетение, – радуется блаженный Александр, плетя сети, – родина нуждается в том, чтобы наши солдаты были защищены от украинских бомбежек. И я делаю это лучше всех. А приехавший беженец из Молдавии – мне в товарищи. Он так же терпелив, как и я, и так же счастлив общим делом, которое нужно армии. У молдаванина было потрясение оттого, что он увидел, как отец упал замертво от короткого замыкания, и поэтому он не женится. А я не женюсь оттого, что у меня поехала крыша – мой отец был алкоголик. И теперь мы оба плетем сети для нашей армии. И я очень вырос в своей самооценке и хожу по деревне с твердым взглядом, что я нужен России и у меня есть мужская обязанность».

Зима моего приезда была сырая, и нам с Зорькиными не удалось походить в конце февраля и в марте по деревенской улице, когда устойчивые морозы и чистое ночное небо со звездами так располагают поболтать о традиционной жизни русской деревни. А тут вдруг в холодноватом апреле – всё сошлось.

Начинали мы, как и всегда при встрече, с уточнения маршрута. Они же не походники, идут только до продмага. Мужу достаточно своего променада на работе, а жене далеко не разгуляться – врач не велит.

– Вы что? До плотины ходили? Ну задавай вопросы!

Намолчался, должно быть, на работе или жена не все его достоинства ухватывает (сейчас он стропальщик на стройке) – приходится соответствовать.

– Для разминки вопрос. Песню «Напилася я пьяна…» – знаешь? А дальше – какие слова?

Три строчки Зорькин припомнил.

– А дальше?

– Понимаешь, нужно пропеть её – тогда я вспомню. Пошли ко мне!

– Нет, кончится всё выпивкой. Не пойду.

– А Кира?

– Ты у нее сам спроси.

Выручила Нина. Оказывается, во втором куплете женская драма:

«Чем я плоха? Чем не такая, что нравится чужая?»

– Ну, хорошо, а какой всё-таки вопрос?

– Ты тещу как, Костя? Мамой называл?

– Да.

– Понимаешь, у вас там, в избе, наставлено много современного. Вы мне на словах расскажите, как там было раньше?

Мой дед – московский типограф – до революции купил в этой деревне два дома на свои кровные, заработанные, чтобы на старости лет было куда отойти от дел. Но революция и коллективизация пришли к нему в дом и сказали: «Так. Если не хочешь на Беломорканал, тогда один дом освобождай! В него мы бедноту, голытьбу деревенскую заселим – Боговых».

– Не отдам, – сказал дед, – это моё, законное.

– Теперь другие законы. Законы братства людей. И всех людей по списку будем расселять принудительно. А несогласных – по всей строгости революционного закона.

Дед так и опешил. Работал-работал – и на тебе! Не моё! Но всё-таки, к счастью, удержался. Удар его не хватил, чего побаивались в семье, и, перетаскивая вещи в один дом, говорили: «Слава Богу, хоть не умер».

А вот в Великую Отечественную семье повезло меньше: именно в наш дом попала бомба при наступлении советских войск. Дом сгорел, как свечка. Семья спаслась потому, что отходила от немцев в лес в землянках жить. А когда немцев отогнали, поднимать избу было некому. Так четыре года и ждали, пока мой отец (сын деда) не вернется с войны. Спешно в зиму рубили лес на избу, и старший брат надорвался, переработал. Приехал с температурой и слег, а пенициллина тогда еще не было, так что в ночь и умер от воспаления. Не хочется о таком ужасе даже и вспоминать.