– А почему ты раньше это не говорил?

– А зачем? Меня дознаватель об этом не спрашивал. Только интересовался, били Керимбаева в роте или нет да почему тот стрелять начал? А я почем знаю? Ну, сказал, что не били. А чмо он и есть чмо. Так кто же это записывать будет? Ребят только жалко. Серега с Коляном с ним в одном экипаже были. А теперь я за рычагами сто пятого вместо Нурика. Тут на днях в поле выходили. Будто бы диверсантов брать. Они на машинах, в гражданке, но с оружием. А я – по газам и вперед. Вот смеху-то было. «Диверсанты» – как меня увидели – сразу же по своим тачкам, бежать собрались. Хотя, наверно, это чекисты переодетые. Я командира спрашиваю: «Давить?» А он вылез в люк к пулемету и смеется: «Не надо пока». Вот умора! А еще у нас случай был в прошлом году…

«Ну, что взять с таких? – подумалось Нертову. – Только что ребят жалел, а сам уже про случаи всякие рассказывает. Мало Керимбаева было. Но сведения об учениях как нельзя более кстати».

– Так, давай ближе к делу. Все-таки скажи, кто бил Керимбаева в роте? Я в протокол это записывать не буду. И смотри: ты недосмотрел печать, принимая пост. Поэтому думай, как бы тебе не загреметь по 255-й[4]. А если ты сам никому не расскажешь про наш разговор, о его содержании никто не узнает…

Но Григорьев ничего не успел рассказать Алексею, так как того сначала срочно вызвали на ЗАС (прокурор хотел в очередной раз дать ценные указания), после этого позвонил эксперт-психиатр, попросивший подвезти дополнительные характеристики на Керимбаева (что это эксперт так переживать начал?). В конце дня Алексеем почему-то заинтересовался московский генерал, и пришлось долго объяснять, что ничего нового по делу неизвестно и лучше всех осведомлен о деле прокурор (звоните, спрашивайте). А вечером в гостиницу к Алексею приехал полковник-режиссюрист. В общем, день был потерян окончательно.

Видимо, Григорьев добросовестно передал отцам-командирам, имевшим привычку повторно и очень душевно беседовать с солдатами после того, как их допрашивал Нертов, дневной разговор. Не зря ведь проявился московский генерал, а вечером был нанесен визит в квартиру – гостиницу.

Не зря задергались отцы-командиры. Еще утром, когда Алексей заехал в местный ОВД, чтобы допросить для «галочки» одного из оперов, присутствовавших с кинологом при попытке задержания Керимбаева, тот хихикнул:

– Знаешь, мы тут тебе, пожалуй, халтурку нашли. На днях бандиты разборку крутую учинили. Не наши, ты же знаешь, что за колючкой их не держим. Братва из «большого» Дивномайска понаехала. А коллеги наши узнали поздновато. Думали, что перестреляют друг друга, так нет. Какие-то вояки на танке подкатили, «развели» всех мирно. Только папе Федоту, кто-то шею сломал. Территория чужая, информация местная, но и дивномайским ребятам лишний «висяк»[5] ни к чему. А вояки, старлей, твои: Т-80, на сколько я знаю, только в вашей части имеются. Поэтому, извини, бумагу все равно пошлем, а ты номерок можешь запомнить: 150-й. Так что думай.

Думать по поводу какого-то танка, явно привязанного местными операми за уши к их делам, не хотелось. Даже если и грохнули у них кого-то из бандитов, при чем здесь танк? Вояки постоянно на учениях крутятся, могли и мимо проезжать.

Только после разговора с Григорьевым Алексей понял, что опер был прав: неслучайно оказался танк рядом с бандитами. А это значит, что народ и армия, как говорится, едины. И самое фиговое во всем этом, что армия – это его, Нертова, подопечная в/ч[6], с которой еще придется хлебнуть горюшка…

– Чего тут непонятного, Леша? – вопрошал режиссюрист. – Какое тебе еще заключение экспертов надо? – Просто скрытая шизофрения… А с танком этим ты что, криминал найти хочешь? Нет никакого криминала.