Один только человек за столом не весел был. Сидел он в своем черном одеянии с краю пиршества и хмуро смотрел на веселую катавасию. И столько в нем этой хмурости было, что не улыбнулся он даже ни разу во время всеобщего веселья. Вот крепкий человек. Не чета Пимену. Уж у того-то душа от мучений должна самой твердой коркой зачерстветь, а он только слезы от смеха за столом утирает. Как все смеётся, никому в веселии уступить не хочет.

– Постеснялся бы людей-то простых, – зло подумал архиепископ Дионисий Суздальский, искоса глядя на смеющегося митрополита, – разве так себя должен митрополит вести. Измельчали людишки, ой как измельчали. А всё оттого, что митрополита достойного на Руси не стало. Был бы достойный митрополит, да разве бы так всё было? Да разве было бы столько беспорядка, как сейчас?

– Ты чего, батюшка, хмур, словно купец на заставе пограничной, – услышал вдруг Дионисий бархатный шепот над своим правым ухом. – Чего пригорюнился, будто не за праздничным столом сидишь?

– Какой такой купец? – обернулся архиепископ и узрел перед собой улыбающееся лицо духовника московского князя Федора Симоновского. – Не пойму я тебя чего-то Федор.

– 

А как же, – стал объяснять Федор, присаживаясь на лавку рядом с Дионисием, – на заставе с купца всегда деньги требуют за провоз товаров, вот и хмурится купец от жадности. Сам поди знаешь, как купцы денег отдавать не любят? С кровью их от души своей отрывают. Как тут не хмурится? А ты от чего пасмурный такой? Ты-то о чем жалеешь?

– Не пойму я, чего Дмитрий Иванович Пимена из Чухломы вытащил? – ещё более насупился архиепископ. – Сначала сослал туда, а потом вдруг на Москву требует? Чудеса.

– А кого ещё поставишь? – утирая веселую слезу, пожал плечами Федор. – Киприан-то вон как Москву подвел. Нового митрополита на Русь поставить не просто, здесь деньги немалые нужны. А деньги без доверия не дадут. Ну, ты гляди, чего выделывает. Молодец Родионович, умеет себя, где надо показать! Вот никогда не думал, что он до такой присядки опуститься может. Молодец!

Симоновский хлопнул в ладоши, указывая перстом на севшего вприсядку Квашню.

– Ты погоди, постой, – ухватился Дионисий за рукав Федора, – что за доверие-то. Объясни толком.

– Чего объяснять-то? – тяжело вздохнул княжеский духовник. – Есть один человек, который может денег дать столь, сколько надо, но ему доверие нужно. Он денег даст, а я князя уговорю, чтобы покрепче митрополита на Руси поставить. Слабоват Пимен. У тебя нет на примете человека твердого, которого можно сейчас же в митрополиты предложить. Только надо, чтобы настоящий он был. Кремень чтобы.

– Как так нет человека? – аж затрясся от негодования архиепископ. – А я как же? Я не сгожусь что ли? Да я за веру, за Русь матушку нашу себя не пожалею. Мне бы только посох митрополита в руку, я бы тогда ух так развернулся. Не то, что этот. Ишь, смеется как!

– Ты сгодишься, – кивнул уже очень серьезным лицом Симоновский. – Только здесь дело не простое. Здесь кое через что переступить придется и действительно себя не пожалеть придется. Согласишься ли?

– Соглашусь. Ты только скажи. Я ради веры русской на всё пойду. Ты только скажи.

– Ладно. Скажу на днях и с человеком нужным, если князь денег на поездку не даст сведу, но ты подумай перед этим, не пожалеть бы потом. Человек-то тот не мало потребует. Ой, не мало. И в тайне великой все это держать надо. А теперь пойдем во двор. Там сейчас кулачных бойцов соберут. Вот где будет потеха так потеха. Слыхал из Суздаля, какие ухарцы прискакали? Пойдем, подивимся. Вон даже князь-то уже пошел.