Декабристы и польский вопрос Дмитрий Колупаев

© Колупаев Д. В., 2025

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом „Скифия“», 2025

Темнее всего под фонарём.

Народная мудрость

…1813 год… Шестая антинаполеоновская коалиция проигрывает сражения новой армии Наполеона, набранной французским императором из подростков после катастрофы в России в 1812 году. После битвы под Дрезденом, опять проигранной противниками Наполеона, и гибели в этой битве личного врага французского императора – республиканского генерала Моро, бывшего начальником штаба антинаполеоновских сил, – политическое положение венценосных монархов (российского, австрийского и прусского) становится критическим. В этот момент 29–30 августа 1813 года русские войска разбивают авангард армии Наполеона в битве под Кульмом, в Северной Богемии (современная Чехия). Обрадованный победой русский царь Александр I спрашивает у командовавшего в этой битве русского генерала Ермолова: «Какую награду хочешь, Алексей Петрович?» Герой Бородина, артиллерист по военной профессии, генерал Ермолов, отличавшийся громким голосом, провозглашает: «Государь, произведите меня в немцы!» Смущённый российский самодержец молча отъезжает в сторону.

Эта беседа российского императора со своим подданным весьма символична. Автор этих строк считает, что именно с неё начинается период формирования в России оппозиционного движения, впоследствии названного декабристским. Причём это политическое движение является не только либеральным по своей идеологической составляющей, но и в значительной мере национальным.

Особенностью идеологических концепций, господствовавших в Европе в XIX веке, было повсеместное влияние на них Французской революции 1789 года. Основной лозунг этой революции гласил: «Да здравствует нация!» Причём французские революционеры понимали под нацией совокупность политических прав населения всей страны, а не только социальную, культурную и психологическую самоидентификацию. Нация как основной политический суверен в стране выступает как основоположник государственной и политической субъектности, которую сама нация осуществляет через своё функционирование в политической жизни страны посредством принятия основного закона государства – Конституции. Последняя, через декларированные в своём содержании статьи, посредством зафиксированных в самой Конституции прав и обязанностей представительских органов формирует политический режим государства.

Именно вышеуказанные идеи французской революции 1789 года, вместе со впервые обозначенными в документах революционного законодательства правами человека – в «Декларации прав человека и гражданина», – стали основополагающими векторами влияния самих революционных идей в большинстве стран Европы. Здесь следует отметить, что в большинстве стран Южной и Восточной Европы либеральное и революционное движение развивалось не в рамках провозглашённой марксизмом максимы о «конфликте производственных отношений и производительных сил». Главную роль в революционном движении в странах юга и востока Европы сыграли широко образованные круги национального дворянства этих стран и примкнувшие к ним немногочисленные слои нарождающейся местной буржуазии. В силу традиций социальной жизни Европы первой половины XIX века значительная часть образованной европейской молодёжи служила в армии своих стран, являясь костяком офицерского состава своих вооружённых сил. Поэтому либеральнореволюционное движение в Европе, начавшееся после окончания Наполеоновских войн, проходило под знаком армейских восстаний. Таковыми были революционные выступления в Испании в 1820–1823 годах, причём испанских либералов-революционеров называли «конституционалистами»; в Италии, в офицерских кругах Пьемонта и Неаполитанского королевства; несколько позднее в Венгрии, в которой майор граф Иштван Се́́ченьи выступил в 1830 году с программой экономических буржуазных реформ.

В России именно армейская среда русского дворянства стала тем питательным слоем, в котором стали создаваться тайные общества, формироваться программы переустройства политических институтов будущей России. Социальные причины этого движения русского дворянства были различны и многолики, но в основе своей имели чувство гражданского патриотизма, национальной гордости и русского национального самосознания, которые проснулись в русском обществе во время Отечественной войны 1812 года.

Корифеи отечественной исторической науки, такие как академик Е. В. Тарле, характеризовали революционное и либеральное движение «декабристов» в России именно как часть европейского революционного движения. По поводу идеологической составляющей вооружённого выступления декабристов сам Е. В. Тарле писал: «Декабрьское восстание по своему формальному, внешнему типу гораздо более похоже на испанское пронунсиаменто… чем на любой из русских государственных переворотов XVIII в., и поведение части петербургской гвардии в декабре 1825 г. нисколько не объясняется (даже и в самой малой доле) воспоминаниями о роли, которую гвардия играла в XVIII столетии. Это явление психологически и политически иного порядка, и все попытки связать его как-нибудь с традициями XVIII в. всегда будут искусственны и голословны. Именно декабрьские события и показали, как далеко зашла европеизация России и насколько аналогичные условия порождают всюду, от Гвадалквивира до Невы, аналогичные явления… Рассматриваемое в рамках общеевропейской истории, восстание декабристов продолжило собой (и заключило) серию военных переворотов и попыток переворотов, которая началась в 1820 г. в Испании, продолжалась мимолётными вспышками в Пьемонте и в Неаполе и произвела необычайно сильное впечатление на русское передовое офицерство и вообще на русские передовые круги в последние пять лет царствования Александра I»[1].

Политическое развитие в средневековой России (в XIV–XV веках) проходило в обстановке сначала совместного «сожительства» в рамках одного государства и заимствования ценностных ориентаций в политической и социальных областях с Золотой Ордой, а затем уже борьбой с её осколками, а также с постоянно усиливающимся противостоянием с Великим княжеством Литовским, с Ливонским орденом, а впоследствии – и войнами со Швецией. Поэтому Московское государство постепенно складывается в форме разветвлённой военной организации, главной социальной задачей которой является военное дело. Вся система экономической жизни России была направлена на поддержание обороноспособности страны. Этот принцип, заимствованный из политического «наследия Чингисхана», определял характер власти в Московском государстве, когда вся система принятия решений, и не только военных, сосредотачивается в руках одного государя. Этот восточный принцип «власти-собственности» стал наиболее значимым рефреном развития российской истории. При этом «власть-собственность» в Московском государстве сосредотачивалась в руках московского князя и в его лице: «… В государе – царе и великом князе всея Руси выступает власть единоличная с территориальным и политическим значением; он наследственный владелец всей территории, он правитель, властитель живущего на ней населения; его власть определяется целями общего блага, а не гражданскими сделками, не договорными служебными или поземельными отношениями к нему его подданных»[2].

Социально-экономической основой «власти-собственности» было неоспоримое право элиты на избыточный продукт, взимаемый в виде «ренты-налога». Весь результат экономической деятельности централизованно направляется в царскую систему распределения, а затем расходится среди различных социальных слоёв в тех параметрах, которые определяются степенью близости той или иной социальной группы к властным структурам. По мере постепенного упрочнения подобной социальной практики распределения социальных и материальных благ постепенно проявляется тенденция приближённых к этому процессу лиц сделать институты подобного распределения и их формы (сначала земля, а затем, при Петре I, – и казённые заводы) своей собственностью. Однако этот процесс не превращает новообращённых хозяев в частных собственников, по крайней мере в европейском смысле. К. Маркс, напомним, называл такую систему «азиатским способом производства»[3]. Социальная структура раннего Московского государства, таким образом, внешне покоилась на старом, европейском фундаменте, а его наличие определяется долго сохраняемым институтом наследственного владения – вотчины. Однако постепенно, в рамках повседневной социальной практики, она дополнилась видоизменённым азиатским, точнее тюркским (по аналогии с турецкими «сипахами») военнослужилым владением – поместьем, которое давалось за службу дворянину, а иногда и боярину, но не было наследственным владением. По мнению отечественных историков, «… этот факт сообщил всему строю Московского государства своеобразный характер. В других странах мы знаем государственные порядки, основанные на сочетании сословных прав с сословными обязанностями или на сосредоточении прав в одних сословиях и обязанностей в других. Политический порядок в Московском государстве основан был на развёрстке между всеми классами только обязанностей, не соединённых с правами. Правда, обязанности соединены были с неодинаковыми выгодами, но эти выгоды не были сословными правами, а только экономическими пособиями для несения обязанностей. Отношение обязанностей к этим выгодам в Московском государстве было обратно тому, какое существовало в других государствах между политическими обязанностями и правами; там первые вытекали из последних как их следствия; здесь, напротив, выгоды были политическими последствиями государственных обязанностей. Это различие отношения выражалось в том, что там сословные обязанности слагались с лица, отказавшегося от сословных прав; здесь, напротив, не позволено было слагать с себя обязанности даже под условием отказа от выгод, и часто обязанность оставалась на лице, не пользовавшемся соответствующими выгодами. Так, обязательная ратная служба в Московском государстве соединена была с поместным владением, но иному служилому человеку не давали поместья, если он и без того имел средство служить, владел достаточной вотчиной»