– Ты, Комаров, на сегодня отвоевался, иди в санбат.

В медсанбате пролежал две недели. Нос подлатали, он поджил и снова стал почти таким же, как и прежде, смотрите. (Верно, на его носу были еле-еле различимые шрамики).

После этого боя Лыкова и Пашина я более никогда не видел. По-видимому, они ушли сдаваться в плен. Если бы погибли от мин, то семьям пришли бы похоронки, а не извещения о без вести пропавших… Семьям Лыкова и Пашина Иван Гаврилович долго не рассказывал, что произошло с ними. Только лет через 15 после войны он сказал, чтобы их семьи не ждали и не разыскивали.

А если бы они не пошли сдаваться, то может быть кто-то из них, или оба вернулись домой.

Так людьми распорядилась война!

… В медсанбате я отлежал две недели. Эти две недели показались мне раем, или будто я отдыхал в санатории. Спал на койке в чистом белье и на простыне. В бане смыл с себя окопную грязь, немного поправился. Короче говоря, хорошо отдохнул и снова в свою роту, а она та и не та. Командовал ею тот же лейтенант, который отправил меня в санбат. Взводы были полностью укомплектованы и в основном незнакомыми мне бойцами. Были командиры взводов и отделений. Многие бойцы вооружены уже автоматами, в каждом отделении имелся и "дегтярь" – ручной дисковый пулемёт.

Доложил командиру роты, он направил меня во взвод, а взводный – в отделение, последний командир указал мне место в окопе. Окопы вырыты в полный рост, соединены ходами сообщения. Это была уже цельная позиция роты. Окопались на опушке смешанного леса. Рядом с берёзками – осинки, сосенки, ель и ольховник. Шёл конец ноября 1941 года. Немец нас пригнал к самой Москве, но дальше уже продвинуться никак не мог. Часто атаковал нас, но мы были уже не те, не бежали. В окопах стояло много обстрелянных бойцов. Иногда немец и озорничал над нами. Бывало, с самолёта бросал какие-то громоздкие вещи. Смотришь на небо и не можешь понять, что это летит на тебя с ужасным визгом и свистом. Ну, думаешь, какую-то новую бомбу бросил. Прижмешься ко дну окопа и ждёшь взрыва, а его нет и нет. Скорее бы дождаться развязки и знать, что делать. Любопытство берет своё, хочется посмотреть, что бросил немец? Осторожно выглянешь из окопа и увидишь помятую и издырявленную железную бочку или полтрактора. Тут уж никак не удержишься от мата и пошлешь его вслед юнкерсу. Подшучивал над нашим братом немец, ну и мы вскоре в долгу перед ним не стали оставаться. Выпал снежок. В один из дней, как всегда, сижу в своём окопе и прислушиваюсь к шуму на переднем крае нашей обороны и у соседей слева и справа. Внимание моё привлекла возня артиллеристов c сорокапяткой – с противотанковой сорокапятимиллиметровой пушкой. Вокруг стояли зачехленные и молчали орудия куда мощнее сорокапятки! Пушкари выстрелят из своей пушчонки и почему-то быстро на руках перекатывают на другое место. Снова выстрелят только один раз и опять пушку перекатывают. Вот, дескать, думаю, какая чертовски тяжёлая у них работа! Нашли себе забаву? Наблюдал, наблюдал за артиллеристами и понял, так они стреляют не ради своей ребячьей забавы! Я заметил, что на место, с которого они только-что откатывали свою пушечку, обязательно плюхался немецкий снаряд. Понял, немцы охотятся за этой пушкой и очень точно засекают место, с которого сделан очередной выстрел. Видимо, хорошие у них слухачи и приборы засекания выстрела. Вдруг пушкари выкатывают свою пушчонку к моему окопу! Я мигом подхватил винтовку, подсумки с патронами и шмыг из окопа подальше. Бежал быстро, как мог. На мою вторую беду, как из-под земли выскочил командир роты и кричит мне: