― Сын на службу поступать едет, ― отмахивался от насмешек несчастный дядька Оройн. — Вот станет егерем, будет у него и оклад большой, и почтение от людей. Тогда и невесту подберет себе по вкусу.

Люди в ответ только хмыкали да плечами пожимали: мало кто верил, что из Рагнара толк выйдет. Он ведь ничьих порядков не признавал, кроме собственных, а кто на службе у Правителя такое терпеть станет?

Сама я даже в окно глядеть не стала, когда воз с кладью и седоками-охотниками мимо нашего дома проезжал. От одного упоминания Рагнара у меня к горлу до сих пор скользкий тошнотный ком подкатывал. а лицо его, пьяной похотью перекошенное, все еще перед глазами стояло.

Впрочем, как сказывали соседи, Рагнар тоже ни на двор наш, ни на окна смотреть не стал: отвернулся в другую сторону, запрокинул голову и глядел в небо, будто птичек считал. Как бы то ни было, а дядька Оройн свое слово сдержал: сына прочь из дому и из поселка отправил. Мне после этого сразу легче дышать стало.

Жизнь моя потекла дальше ручейком звенящим ― почти как прежде. Но только почти. С одной стороны, я и по хозяйству работала, и с близнецами в лес ходила, и к магу старому да ведунье-лесознавке время от времени наведывалась.

С другой стороны, отец с матушкой выбрали дату, договорились с дядькой Клайвом, который пару тягловых быков-мусков держал, чтобы в двадцать пятый день яблочной лунницы он меня и отца на станцию магорельса доставил. Это означало, что от своей затеи отправить меня в Холдридж на ярмарку невест родители отказываться и не думали.

Впрочем, я и сама не возражала. Никаких вестей о лунном, которого мы с близнецами в лесу подобрали, ни через пять, ни через десять дней не появилось. Луавы над лесом больше не летали, да и серебряных стражей не видать было. Если б не колечко, которое я на шнурке на шею повесила, то подумала бы, что приснился мне упавший с неба молодой дракон с белыми волосами и лицом прекрасным, будто лик Алулны.

И только за день до отъезда кое-то необычное произошло. Ровно к вечере гость к нам нагрянул, да не кто-нибудь, а целый староста поселка.

― Вечера доброго в дом! ― поприветствовал он нас, ступив на порог.

― И тебе не хворать, дядька Финнеган, ― отозвался отец, поднимаясь с лавки и пожимая руку старосты. ― Присядешь, повечеряешь с нами?

― За приглашение благодарствую, да только надолго вас не задержу. Одно спросить хочу: не натворили ли близнецы ваши да Рейка чего-нибудь этакого?

― Какого ― этакого? ― насторожилась матушка и тоже с лавки встала, к порогу пошла. ― Сам знаешь, дети у нас в строгости воспитаны, Небесную Покровительницу чтут, старших уважают, тех, кто слабее ― не обижают.

Староста закивал:

― Знаю, знаю! Ни разу ничего плохого о братьях и о старшенькой не слыхал, если не вспоминать их детских шалостей.

― Тогда к чему вопросы такие, дядька Финнеган? ― потребовал отец.

― А к тому, ― развел руками староста, ― что письмо мне пришло от секретаря первого советника фратрии, а в письме том от имени самого советника вопрос: есть ли у нас в поселке юнцы по имени Байл и Берр, и молодая девица, которую в просторечии Рейкой кличут.

Так уж вышло, что за прошедшие дни ни я, ни близнецы не проболтались про лунного, и до этого вечера родители жили в счастливом неведении о наших с братцами приключениях. Зато теперь матушка схватилась за сердце, охнула протяжно, поспешно опускаясь на табурет прямо у входа: ноги ее тут же держать перестали.

Мы с Байлом и Берром переглянулись. Парни пожали плечами: мол, ты старше, умнее, ты и объясняйся, а мы, как всегда, поддакнем. Родители этих переглядок не заметили, не до того им было.