Но если я считаю, что об этом обязательно нужно спросить, я буду уговаривать, объяснять, настаивать. Или гость согласится об этом поговорить, или откажется пойти в эфир. Будем искать другого гостя.

 Но мне кажется, нельзя пообещать не трогать какую-то тему, а в эфире, в прямом, спросить. Хотя бы потому, что этот человек никогда больше в эфир не придет, и еще пятьдесят его знакомых не придут, когда он им про такой фокус расскажет. А говорящих голов у нас мало, беречь надо.

Задать неприятный вопрос

 Хотя нет правил без исключений.

 Если то, о чем просят не говорить, не спрашивать, суперважно, сенсационно, если это что-то потрясающее, – конечно надо спрашивать.

 Пришел бы ко мне губернатор Эдуард Россель и перед эфиром сказал: «Ты знаешь, я тут написал заявление об отставке, только об этом пока не надо говорить».

Тут уж извините! Ни один живой журналист не сможет удержаться.

Как задавать неприятные вопросы? 

 Неприятные для собеседника. Неудобные.

 А не бывает неудобных вопросов. Бывают неуместные вопросы.

 Если у вас есть информация из источника, которому вы доверяете, что политик Иванов начал спиваться, что он алкоголик, смело спрашивайте: «Перестали ли вы пить коньяк по утрам?»

 Мало ли какое решение он примет спьяну, а нам потом расхлебывать. Или он уже никаких  решений  принять  не  в  состоянии,  а  мы  ему  зарплату  платим.  Для  него  этот вопрос неприятен, но он общественно важен, так что это его личная трагедия – что там ему приятно или неприятно.

Вот это, кстати, надо понимать в общении с политиками и чиновниками.

 Они не наши начальники. Они наши наемные работники. Мы им зарплату платим. Поэтому чуть что – сразу ему: «Я, как налогоплательщик, хочу знать». И все. Хозяин вы. Он обязан выполнять команды.

 Если же у политика Иванова недавно умерла жена, а тема разговора новый законопроект, то спрашивать, как он пережил потерю, бестактно. Это неуместный вопрос.

Сколько раз можно повторять один и тот же вопрос? 

 Например.

 Мой  гость  –  председатель  ассоциации  родительских  комитетов  очень православного  толка,  им  не  понравилась  одна  из  учебных  программ  по  профилактике ВИЧ, они решили, что это развращает школьников, старшеклассников,  и потребовали ее запретить.

Один  из  первых  вопросов  к  нему:  «Должны  ли  родители  говорить  с  детьми  о сексе?» Тут  и без  контекста  понятно,  наверное,  что  рано  или  поздно  кто-то  поговорит; варианты: родители, учитель, друг (подруга), венеролог, гинеколог, неонатолог. Он начинает мяться, уточнять. «Что такое секс?» – «Это когда занимаются любовью».– «А что такое любовь?» –  «Хорошо,  пусть  будет  половой  акт».–  «А  что  такое  половой  акт?»  –  «Коитус, [блин]». Я думал, придется ему на пальцах показывать.

 Пришлось выдвинуть ультиматум: или он отвечает на вопрос, должны ли родители говорить с детьми о сексе, или все время до конца программы мы посвятим выяснению того, что такое секс. Он предпочел ответить.

 Но это разговорный экстрим, конечно. В мирной жизни часто случается, что собеседник не отвечает на вопрос – не отказывается, а отвечает что-то свое, что ответом на заданный ему вопрос никак не является.

 К сожалению, предмет разговора, как правило, бывает менее захватывающим, чем выяснение того, что такое секс. К тому же если политик, – а упираются, как правило, именно  они, – не хочет говорить,  кто финансирует  его избирательную  компанию,  его можно пытать в подвалах НКВД, все равно не скажет. Поэтому повторять один и тот же вопрос до конца эфира – потерять зрителей.

 Я обычно делаю три попытки. Задаю прямой вопрос. Не отвечает. Сразу задаю этот же вопрос в другой формулировке.  Не отвечает. Возвращаюсь  через некоторое время к этому  же  вопросу,  опять  его  переформулировав.   Если  это  уже  конец  разговора,  на маневры нет времени, а ответ получить нужно – хоть всю последнюю минуту спрашиваю одно и то же.