За шевалье Франсуа продолжали гнаться до самого портала и по нему. Он не очень при этом усердствуя, держась на почтительном расстоянии в ожидании от него еще каких трюков, могущих им обойтись выпущенными кишками, на случай если француз снова применит круговые удары. Расчет загонявших был прост как сама простота – загнать иль догнать. Француз пропустил на бегу центральный парадный выход не став связываться с еще одним оставшимся там гвардейцем, и бежал посчитай в тупик, не зная что у левой оранжереи нет входа, а за выступом где она впритык сходится с фасадом, лишь выделяясь из него тупиком, откуда выбраться было практически и фактически невозможно, так как с другой стороны неширокое прямоугольное пространство с бордюрной дорогой было прижато крепостной стеной разве что заросшей плющом и тупик приходился на удлиненное тело высоченной башни.

Франсуа д’Обюссон набирая новый разбег подумал о шляпе и нашел ее не где-нибудь слетевшей на том огромном и многотрудном пути, что он проделал в зарослях, а у себя на затылке с перетянутой к горлу веревочкой… одним движением руки поменял местами, чтобы веревочка протягивалась через затылок, а сама шляпа бархатным слоем полностью закрыла лицо и разогнавшись в высоком прыжке впрыгнул вовнутрь оранжереи, вдребезги разбивая собой покровное белое стекло или какое-то обрамление, после сразу налетев на стену зелени с упругими ветвями и жердями. С одной такой жердей, задержавшейся в сжатой руке он и оказался на полу, точнее на листве следующей дальше за опрокинутой кадушкой. Моментально вскочив на ноги шевалье Франсуа бросился по ходу в ту же сторону, что и бежал прежде, чуть не налетев на рослого и плечистого дворянина, мирно рассевшегося в кресле, но с растревоженным и нервным цыканьем воспринявший более чем внезапное появление возле себя самым неожиданным образом человека со шпагой на ражён возле самого его лица. Д’Обюссон же видя, что сидящий не представляет для него совершенно никакой опасности и является обыкновенным приезжим гостем, пришедшим в тихую оранжерею отдохнуть после очередного танца, оставил его без внимания, переводя оное на проделанную брешь. Внимательно за ней наблюдая, не сводя взгляда, он перешел на противоположную сторону и дальше, прислушавшись к шумам доносящимся извне. Продолжать за ним преследование и лезть в оранжерею догонятели не посмели, боясь всеобщего скандала, так им было по-видимому наказано действовать по-тихому.

А внутри дворца полилась тонкая однотонная музыка, зазывающая разошедшихся гостей на начало нового танца и дающая время на построение, а может быть дирижеру оркестра просто-напросто сказали играть, дабы убрать тишину – промежуточный перерыв между танцами, за который с ним произошло столько самого невероятного и поразительного, что даже такой героической натуре как Франсуа, не знавшего ничего невозможного, сейчас самому казалось опять же невероятным что он смог-таки преодолеть… это не выразить словами что, и сколько чего, а все из-за чего?…Из-за своей дурной головы, не пожелавшей прежде хорошенько подумать, а не кидаться сломя голову и проделав за столь короткое время большой круг, сопряженный со столькими поджидавшими его опасностями и казалось непреодолимыми преградами. И все ради того чтобы остаться с тем же, считая уже это спасением, вместо того чтобы обыкновенно пройти из оранжереи в оранжерею, попутно справившись по всем животрепещущим вопросам, не обозлять до крайности черногвардейцев, десятка два из которых он поклал, совершенно ничего этим не изменив, но потеряв свое инкогнито. Итак, не смотря на большую удачу, другого слова об этом не скажешь, положение его еще более усугубилось и сейчас он точно не знал о чем и думать, не то что куда податься: в общую бальную залу ли, иль оставаться здесь же неподалеку от бреши, в которой пока никто не показывался. Шевалье д’Обюссон ступил шаг к фикусу и небрежно содрал плотный фикусовый лист для протера лезвия шпаги от крови.