Из-под одеяла выползать неприятно и холодо. В полутьме, глядя на одну только полосу света в окне, я режу ржавеньким ножом невкусное яблоко. Фрукты тут так себе, но что мы их нашли – уже благо. Для чая воду надо греть кипятильником. И чай странный. Металлическая чашка. Так и будем жить три недели.

Папина футболка сохнет на вешалке – на все остальные поверхности противно вешать постиранное. Кажется, тут не убирали несколько месяцев.

Я чищу зубы ледяной металлической водой, закутываюсь обратно в плед сажусь дописывть заметку. Свету за окном становится всё просторнее.

.

Видел бы ты, что я сейчас вижу! Смотри – пропасть, цветущая, так и поющая зеленью. Солнце в неё выпадает туманной влагой и прорастает деревьями. И небо словно ближе и осязаемей гор. Облачные исполины – стремительные, непрерывно меняющие очертания; ветер у них в голове. Какой простор! Мне кажется, я не летала всю жизнь потому, что не нужно было, а на самом деле умею, и умела всегда. Разбежаться бы – и прямо по воздуху!

P.s. Не переживай, в пропасть я прыгать не буду. Мне нужно вернуться к тебе)

.

Я готовлю на газу овсяную кашу. Соль, вода, хлопья. Найденное накануне рыхлое топлёное масло. И добытая из недр сумки драгоценность – кусок сыра из самой Тулы. Сейчас это самая вкусная еда на свете.

.

Черепаха (мотоциклист) курит трубку, закинув длинные худые ноги на перила. Выстраивается маленькая очередь за овсянкой. Мантры летят на террасу из переулка, звенящие, светоносные – и, знаешь, точно тут не существует ни горя, ни страшного смога над Дели, ни смерти.

.

Родители привезли с собой в Индию икону Николая Чудотворца. Я привезла с собой Тиу. А если бы ты был здесь, ты бы привёз с собой контрабас?

.

Прохожу мимо магазина песочных часов. У хозяина, право, очень много времени…

.

Забыла рассказать: я встречаюсь в Ришикеше с девушкой по имени Куши. Она просит рассказать, что значит моё имя. Говорю: «Воскресшая». Очень редко ассоциирую себя с полной формой своего имени, странно его вспоминать. Имя Куши означает «счастье».

.

Представляешь, мы в летающем городе ночевали! Тут прямо на улицах небо. Оно течёт близко-близко и гладит нас по затылкам; гладит плоские крыши, черепицу, антенны, провода, сохнущее бельё и сосны. Улицы крохотные, хитроумные, как лабиринт, как внутренности спутанного нитяного клубка.

Мы поднимаемся на канатке на верхнюю точку города. Качаемся в стеклянном кубике. Я в временно заперта в крошечном пространстве с полузнакомыми, интересными, пожившими жизнь людьми, которые знали меня шестилетнюю, а теперь просят перейти с ними на «ты».

За окнами, качаясь, плывут деревья, крыши и переулочки. Выходим, шаримся по площадке, беззащитные перед ветром и взглядом гор. Находим кафе с пожухлыми, ещё до моего рождения покрашенной скамейками и столиками, крошечными, страшно хрупкими на фоне пропасти. С этих скамеек виден весь мир.

Папа заказывает здесь Магги – готовят на сковороде с приправами и жареными овощами. Ярко-жёлтая спиральная субстанция в металлической миске. Папа проносит её по всем: это такой обряд инициации.

.

Мне сейчас чувствуется всем существом, насколько прекрасна жизнь; хочется вцепиться в неё крепко, отчаянно, совсем раствориться в ней – чтобы не умирать. Но я закончусь когда-нибудь. Придётся уходить, а так не хочется. И не хочется, чтобы уходили те, без кого мир для меня опустеет.

Вот бы как-то заполучить гарантию, что, когда твоё тело придёт в негодность, тебя не выбросит отсюда. И – Господи, если ты есть, пожалуйста! – дай мне не потерять после смерти близких. Я не представляю себе того ужаса, какой будет, если связь между нами оборвётся, если мы никогда больше не сможем друг другу светить.