От представленной картины, глаза заслезились, подпитываемые нахлынувшей волной отчаяния. В животе всё перевернулось. Казалось, внутренности пытаются стать внешностями, а в горле, словно пробка, встал ком.

Мрачные грёзы плотным беспросветным туманом окутали мысли, поглотив в своих объятьях всю мою сущность. Щека перестала ощущать холод каменной брусчатки, почти слившись с ней, а грязь, покрывавшая большую часть лица, так и норовила попасть в глаз.

Связав меня, стражники оставили лежать, тем временем затеяв между собой неясное тихое обсуждение, не проявляя и малейшего желания к тому, чтобы поднять своего пленника.

Я же, распластавшийся там внизу у их ног, потерял всякую надежду и впал сам в себя. В свои мысли. Они медленно съедали живьём, в то время как по каменному покрытию города, с такой любовью принявшего меня в свои объятья, раздавались отзвуки шума, мелкие колебания, отчётливо нараставшие с каждой секундой. То был уверенный шаг. Определить его дальность не представлялось возможным, но то, что он приближался, сомнений быть не могло.

Когда в мыслях было уже решено, что мне всё это мерещится, и сейчас просто-напросто потихоньку схожу с ума или слышу стук своего сердца, из-за поворота, откуда мы все ранее и явились, вышла фигура. Правда, для меня, лежавшего полулицом вниз, она представилась лишь сапогами. Чёрными, поношенными и пыльными.

Эта обувь, хоть и выглядели настолько потрёпанной, будто ей пользовались десяток лет, но самой формой и качеством выделки демонстрировала окружающим, что когда-то могла бы соревноваться с королевской.

Кроме того, глаза лицезрели ещё плащ, такой же чёрный и пыльный, как и сапоги. Не более. Разглядеть иное не представлялось возможным.

Прибывший из-за поворота незнакомец выждал немного, будто оценивая ситуацию, а затем окрикнул полностью погружённых в спор стражников, что напрочь отказывались замечать вдруг явившегося на авансцену актёра. Прозвучал уверенный волевой голос, эхом расходясь вокруг:

– В чём вина его?

Ошарашенные раздавшейся речью, стражники развернулись, до конца ещё не понимая, что же происходит и кто это говорит. Ответа из их уст не последовало. Оттого голос повторил свой вопрос с той же особенностью и главное, с тем же настроем, будто говоривший являлся вершителем власти и теперь требовал отчёта. На тот момент, я искренне так и решил. Подумал, что это их начальство прибыло сюда.

Стражник, что ранее вёл разговор со мной, наконец смог сообразить хоть какой-то ответ:

– Воровство, уличён на рынке, – будто докладывал он. – Потом остановился, явно осознав странность ситуации и свою в некотором роде оплошность, и с подозрительностью уточнил, – вы то кто такой?

– Путник, – отмахнулся от вопроса незнакомец.

Сказанное явно разозлило, но и одновременно принесло облегчение стражнику, и он уже с большой серьёзностью и с некоторым нажимом в голосе проговорил:

– Требую не вмешиваться, происходит правосудие. Иначе могут быть выдвинуты обвинения в пособничестве.

– И не собирался, – прозвучал успокаивающий голос в ответ, – но хотел бы заметить, что нередко такие дела решают возмещением ущерба, – с простодушием заметил незнакомец.

Стражник, поняв, к чему всё идёт, явно оживился:

– Вы верно рассуждаете, господин, вот задержанный с голоду совершил воровство, его можно понять и не стоит наказывать сурово, но требуется восполнить потерю пострадавшего, полагаю, мы бы с напарником за двадцать серебряков всё уладили, – запросил он цену, нисколько не убавив жадности, а наоборот, уверенно оценив, что здесь можно попытаться получить больший куш.