На столе стояла керосиновая лампа. Подле нее сидел дед и натирал варом дратву.

– О-о-о… Петька пожаловал… Что стряслось?

Бабушка повернулась к нам от печки и тоже удивленно смотрела.

– Вон, Вальку, шкодника, пытайте! – дядя Петя подтолкну меня к деду.

– А я-то что? Кто знал, что там осиное гнездо? – неуверенно оправдывался я.

– Ну-кось, поди-кось ко мне, парень, – дед приобнял меня за плечо и усадил рядом.

– Эко тебя разнесло! Пяток спымал поди? – заулыбался морщинами и потрепал меня за волосы, – Пройдет! Ща бабка холодной сметанкой припудрит, завтра видеть будешь.

Подсмеивались надо мной, подбадривали

– Сполосните рожи – то, да отстаньте от мальца – бабушка что-то варила на керосинке, которая стояла на шестке облупившейся боками русской печки.

– Полотенце чистое, Петро, возьми в комоде, да самовар пусть мужики налаживают. Бабка засуетилась вокруг стола.

Пузатый, весь в медалях по кругу, самовар стоял на скамейке у окна. Труба, жестяным коленом смотрела в форточку.

Дядья поплескались около умывальника, стали помогать по хозяйству. Папа сходил с ведром к колодцу, погремел цепью, принес воды. Залил ее в тулово11 и прикрыл крышкой. Нащипал лучин, поломал помельче, поджег и сунул в кувшин12 до колосников. Прикрыл зольник.13 Лучины запылали, разгораясь. Сладко пыхнуло дымом.

В плетеной корзинке – сухие, щеперистые, еловые шишки Их загрузили сверху лучин и нахлобучили колено трубы. Затихло на мгновение… и загудело, затрещало!

Недолгий вечер пролетел за разговорами о планах на завтра. Старики ушли спать за занавеску, в соседнюю половину. Мне выделили место на лавке под окном, постелив тюфяк с сеном, под голову сунули настоящую перьевую подушку. Мужики легли на полу. Перед сном бабка сходила к колодцу и принесла горшок со сметаной14. Зачерпнула ладошкой, жирно смазала мне лицо, что-то пришептывала, приговаривала: «…с лица беда… с гуся вода…», и все крестила меня щепоткой.

– Спи…, сердешный…

Прохлада успокоила зуд. Я чуть повернулся на бок и стал смотреть в окно. Июльское, совсем не темное небо, подмигивало редкими, еле заметными, далекими звездами. Внизу, под полом, было слышно, как вздыхает корова, хрумкая жвачкой, переругиваются куры, занудели комары. В верхнем углу окна закачалась паутина, тонко, обреченно зажужжала муха и стихла в объятиях паука. Тень оконного переплета четко нарисовалась на полу. Не спалось. Сел, оперся руками на подоконник.

На подоконнике стояла небольшая жестяная коробка. Взял ее в руки и стал рассматривать. Маленькая шкатулка в виде сундучка, с накладными запорами, вся в выпуклых цветах, головах птиц, зверушек, отдавала малахитовой зеленью эмали, завораживала неизвестностью и просила:

– Ну открой меня… Не стесняйся… Смелее!

Дядя Леша сонно проворчал:

– Валька, кончай шебуршать… – и тихонько захрапел.

Что-то поддакнул отец.

Дождался, когда всё успокоилось, аккуратно раскупорил сундучок, потянул вверх крышку, приоткрыл. В ночном свете заискрилось, замерцало чудным чудом. Старинные серебряные кольца, серьги с разноцветными камнями, медные монетки, пурпурные бусины россыпью, бисерное плетение. Сверху лежали круглые карманные часы с треснувшим стеклом. Короткая металлической цепочка. Высыпал осторожно содержимое на подоконник и удивленно, затаив дыхание, стал рассматривать богатство. Вспомнились слова дяди Пети про барский дом. А вдруг это все принадлежало старым хозяевам? Да так оно и было, наверное. Пытался представить барыню и барина, конный шарабан, легко летящий сквозь черемуховый цвет…

Долго любовался содержимым… Сложил все на место, уткнулся в подушку носом и уснул, забыв про укусы