– Как и всё здесь, – пробормотал он.

Роза подошла к книжному шкафу, провела пальцем по корешкам. Названия в основном были связаны с нейробиологией, фармакологией, когнитивными исследованиями.

– Твои родители были… очень увлечены наукой, да? – сказала она, осторожно подбирая слова.

– Одержимы ею, – отрезал он. – Это не одно и то же.

Она кивнула, не споря. Её взгляд остановился на фотографии в рамке – единственной не покрытой пылью, словно кто-то недавно брал её в руки. На снимке молодая пара в белых лабораторных халатах стояла рядом с мальчиком лет десяти. Все трое серьезны, почти торжественны, как на официальном портрете.

– Это…

– Да, – кивнул Александр. – Я и родители. Этот снимок сделали, когда их приняли в Институт нейрокогнитивных исследований. Большая честь. Начало пути к… – он помедлил, – …к «Мнемосу».

Еще один фрагмент прошлого. Ему уже шестнадцать. Он спускается в подвал, где родители оборудовали лабораторию. Находит их склонившимися над монитором, лица освещены синеватым светом экрана. «Смотри, вот эта зона гиппокампа,» – отец указывает на МРТ-скан. «После введения препарата активность выросла на сто тридцать процентов.» Мать качает головой: «Слишком сильная стимуляция. Нужно снизить дозировку, или…» Они замечают его, обмен быстрыми взглядами. «Саша, ты не должен здесь быть. Это конфиденциальные данные.» Он видит на экране снимок мозга и имя пациента. М-7. Ему на миг становится не по себе – не от информации, а от того, как родители смотрят на экран. Так смотрят не на пациента. Так смотрят на данные, на результат.

– Давай поднимемся наверх, – предложил Александр, отворачиваясь от фотографии.

На втором этаже располагались спальни. Он провел Розу мимо родительской комнаты – дверь плотно закрыта, как в день их смерти. Остановился у своей бывшей спальни.

Здесь было чище, чем в остальном доме – он всё-таки заходил сюда пару раз, чтобы забрать вещи. Обстановка строгая, почти аскетичная: односпальная кровать, письменный стол, шкаф для одежды, полки с книгами. Ни постеров, ни спортивных трофеев, ни других обычных атрибутов подростковой комнаты.

– Минималистично, – заметила Роза.

– Отвлекающие факторы мешают концентрации, – процитировал он отца.

Она подошла к окну. Отсюда открывался вид на заросший сад.

– Он был прекрасен когда-то, – тихо сказал Александр, глядя через её плечо. – Мать занималась им. Выращивала розы, ирисы, гортензии.

– Он и сейчас прекрасен, – возразила Роза. – Просто по-другому. Дикий, нетронутый…

Александр пристально посмотрел на нее.

– Тебе правда так кажется? – в его тоне не было сарказма, только искреннее любопытство.

– Да, – она кивнула. – Посмотри: там, под сорняками, все ещё живы розовые кусты. Видишь структуру посадок? И яблони на заднем дворе – им нужна обрезка, но они плодоносят. И этот клематис, который обвил старую беседку… – её глаза оживились. – В этом саду столько жизни. Он не мертв, просто… ждет.

Александр почувствовал легкое тепло в груди – подобие эмоции, которую не мог идентифицировать. Он привык смотреть на родительский дом как на мавзолей прошлого – холодный, мертвый. Видеть его глазами Розы было странно и неожиданно.

– Хочешь посмотреть? – спросил он.

Она обернулась, её лицо светилось от предвкушения.

– Сад? Да, очень.

Они спустились и вышли через заднюю дверь. Густая трава доходила почти до колен, мокрая от недавнего дождя. Роза шла впереди, раздвигая заросли с уверенностью человека, привыкшего к такой среде. Она остановилась у большого куста, скрытого под сплетением вьюнков.

– Это шиповник, – сказала она, осторожно освобождая ветки. – Дикий предок садовых роз. Очень выносливый.