«Любая очередь – это искусственный ажиотаж! – щурился Б., скользя вдоль прилавка. – «Тупицы ведутся, а продавец деньги гребет. У честных людей очереди не бывает». Он долго выбирал самую тощую рыбину, а потом требовал, чтобы ему отдали ее со скидкой.

Он не ходил к центральным прилавкам, где в лучах солнца улыбались румяные продавщицы. Они насыпали в корзинки клубнику и виноград, сновали между рядами, со смехом сталкивались между собой и успевали вручить детям покупателей по леденцу. «Почему Б. не любит все то, что вкусно и красиво? Неужели полезны только разные мерзости?» – думала я.

Дома Б. жарил рыбину, пока она не становилась черной. «Чистый фосфор! – причмокивал он, – «глаза надо есть, в них самая польза», – он обсасывал рыбью голову, сок стекал с его пальцев. Я с ужасом оглядывала рыбий череп с пустыми глазницами и думала: «если бы я была рыбой, я бы согласилась попасть на тарелку к кому угодно. Но только не к нему».

Вечером в городе становилось красиво: зажигались огоньки, музыканты играли на длинных блестящих дудочках. Люди чокались бокалами на террасах, дули на дымящиеся пироги и передавали друг другу сироп для мороженого. Скатерти колыхались от теплого ветерка.

– Мам, я хочу есть, – пискнула я, утягивая маму в сторону кафе.

– Не пялься так, это неприлично, – Б. подскочил сзади и ущипнул меня за попу, – все эти рестораны – просто пыль в глаза. От мороженого у тебя диабет будет, растолстеешь и умрешь к тридцати годам. И вообще, мы приехали ради природы, а не чтобы кормить капиталистов.

– Я и не хотела кормить капиталистов. Я думала, мы поедим сами! – заныла я, но Б. не слушал. Он уже свернул в наш темный переулок, где никто не смеялся и не ел мороженое.

Один раз на пляже появился мальчик моего возраста. Он стоял, выпятив живот, и пинал ногой маленькие волны. В руках у него был запотевший стакан с облаком крема сверху.

– Что это у тебя? – спросила я, с завистью ткнув в его стакан.

– Клубничный коктейль, – сказал мальчик и стал, торопясь, высасывать коктейль через трубочку.

Я упросила маму купить мне хотя бы фруктов, раз все остальное такое вредное. Мама согласилась и купила абрикосы, которые отдавали задешево. Оказалось, они были гнилые, и от этого несколько дней у меня крутило живот.

– Ну вот какое тебе мороженое? – повторял Б., – посмотри, какая ты хилая. Теперь жди, пока из тебя вся гадость выйдет. Сама виновата!

Накануне отъезда мы вернулись к настилу – Б. хотел поплавать с маской и посмотреть на рыб.

– Раз нету сауны, хоть погляжу на фауну! – пел он, стягивая штаны. Он постоянно сочинял дурацкие песни и поговорки, а мама почему-то этому восторгалась.

Пока Б. торчал в воде, солнце почти зашло. Море было спокойным, отсвечивало розовым и даже снова понравилось мне. Мы с мамой сидели, прижавшись друг к другу и свесив ноги вниз – ее окунулись в воду, а мои болтались в воздухе. Затылок Б. с ярко-зеленой резинкой маски колыхался поблизости.

Я подумала, как было бы здорово, если б он там и остался, а мы с мамой стали бы жить вдвоем. А еще лучше, вернулись бы к папе. «Я больше не могу есть рыбьи глаза!» – вскричала бы мама. Папа бы выбежал в прихожую и обнял нас. Мы бы пошли на нашу кухню, где вкусно пахнет, и на стенах висят папины картины, и я съела бы кусок торта размером с собственную голову…

От мыслей меня отвлекло какое-то пятно рядом с Б. Это была красивая рыбка, утыканная полосатыми перьями, она колыхалась у самой поверхности. Я с восторгом разглядывала ее, как вдруг кое-что поняла. Пальцы ног поджались, спина стала липкой.

Б. заметил рыбу, оживился и стал плавать вокруг. Я вспомнила разворот из энциклопедии и полосатую рыбку со смешным названием: рыба-зебра. Она мне сразу понравилась – маленькая, но в обиду себя не даст. «Рыба-зебра, зебра-рыба» – с удовольствием повторяла я, чувствуя себя ужасно умной.