Сегодня он выглядел как обычно: та же форма, тот же вид и та же лёгкая скука, всегда нападающая на него в безлюдное для кафе столь раннее время. И правда, по часам было почти семь утра.

– «Молодой мужчина примерно двадцатипятилетнего возраста пропал вчера в парке N-ского. Неизвестный очевидец события сообщил, что мужчина пришёл в парк к часу ночи и пропал уже спустя тридцать минут, также он подчеркнул, что мужчина был одет в…»

– Всё, хватит; ничего интересного всё равно не будет, – Владимир, будто чем-то раздражённый, резко перебил меня.

– Странно, что статья на первых страницах, а бланк «Разыскивается» вообще в конце газеты, так ещё и после нескольких чистых листов, что странно.

– Это всегда так, – сказал он, посматривая в телефон. – Они всегда какую-нибудь статью напихают вперёд, а самое важное прячут. То ли это увеличивает читабельность, то ли они – мудаки, – докончил Владимир, ехидно усмехнувшись.

– Я, кстати, вчера ночью почти в то же время недалеко от себя выстрел слышал, ты нет?

– Это который недалеко от парка?

– Видимо.

– Мне друг-полицейский говорил, что там мужик повесился. Он сначала своего друга застрелил, а потом повесился на куске отрезанного альпинистского троса.

– А откуда он трос взял?

– Говорят, заранее приготовил. Вообще, фиг знает. Лёха (видимо, его друг-полицейский) говорит, мол, мужик особый, какой-то важный, то ли псих, то ли кто. Поэтому в газету и не печатали – запретили. По крайней мере, ему так передали.

– И даже никто не слышал?

– А какое дело? Убил и убил, повесился и повесился. Вчера, вон, мужик пропал, а я об этом только сейчас услышал, и что с того?

– Скучный ты, Володя. Вообще жизнью не интересуешься. Ни своей, ни чужой. Ладно, – покряхтев для вида, я встал со стула, свернул газету, положив её в карман, и подошёл к стойке, – я сегодня на великое дело иду, поинтересуйся хоть раз, да пожелай мне удачи, что ли, – сказал я, положив на стойку 170 рублей за кофе.

– Были бы чаевые, я бы пожелал. Зато раз заплатил, то хотя бы просто промолчу, – дружески рассмеялся Володя, убирая деньги в кассу.

– Эх ты, циник. Ладно, удачи тебе, Вов. Видишь? Вот так это делается, представь себе: не сложно, – сказав это, я направился к выходу из кофейни.

– Желаю вам удачи, господин Даниил Велов, – в шутку произнёс сдавшийся Володя, провожая меня.

Выйдя из кафе, меня сразу же встретила удивительно городская суета так не похожего на город места. Проезжали машины, какой-то мужчина громко разговаривал по телефону, чуть не сбитая на пешеходе дама громко ссорилась с водителем, а завершал картину кричащий откуда-то ребёнок, так звонко разрывающий уши своим звоном. Теперь лёгкий шум с улицы, ощущаемый в кафе, казался полнейшей тишиной по сравнению с этой громоздящей уши улицей. Боясь не сдержать возникающего раздражения, я ускорил шаг, всё мечтая наконец дойти до неё и забыть об этой какофонии уличных звуков.

После где-то двадцати минут быстрой ходьбы я наконец-то пришёл. Передо мной возвышалось десятиэтажное здание, скучные панели которого угрюмо косились на меня с высоты. В них чувствовалась лёгкая неровность, какая-то гадость, которая будто бы искренне пыталась быть красивой, но с каждым рядом ошибалась, постоянно выходя по итогу такой, какая есть, и даже раздражая своим видом. Как и алкаш, усевшийся на скамейке вблизи подъезда и храпящий на всю улицу. После улицы вблизи кафе его храп даже не казался сильно мерзким, большее внимание привлекало окружение, столь, иронично, непривлекательное по своему виду. Вблизи входа в подъезд всё было замусорено бутылками, окурками и чем только ещё, при этом от мусорки, которая здесь явно была, осталось лишь металлическое крепление, абсолютно непонятно как и зачем спиленное. Даже трава вблизи здания казалась серой, настолько унылым выглядело это место. Это раздражало.