Чуть успокоившись и проведя утренние приготовления, я уже был готов идти в участок. Я предвкушал прекрасную погоду, лучшую, какую может дать влажное летнее утро, свежее и ароматное до запаха цветов. Так что, окончательно собравшись, я глянул в зеркало, вышел из квартиры и запер дверь, после чего зашёл в лифт, удачно стоявший как раз на моём четвёртом этаже, и спустился в подъезд. Собственно, такой погода и оказалась: идеальное сочетание теплоты и холода соседствовали с мягкой влажностью, не дававшей засохнуть под лучами солнца, которое с такой материнской теплотой согревало каждого пробегавшего под ним. Перепроверив в голове, всё ли я взял и всё ли я сделал, я совершил небольшой шаг от двери за спиной и с на удивление хорошим настроением, совсем и забыв про утренний кошмар, потопал в участок, неспешно удаляясь от дома и его потрескавшихся стен.

Спустя двадцать c чем-то минут я уже был в участке. Я пришёл довольно рано и, ожидая коллег, большей частью ещё спавших, решил прочесть письмо, которое вчера захватил. Я вошёл в комнату отдыха и стал заваривать кофе. Наша комната отдыха не была особенно обставлена. Это была небольшая коморка, одну стену которой занимал облезлый кожаный диван, продавленный как только можно, вторую стену занимал стол с компьютером и папками дел, третью стену занимала небольшая группа полок и шкафов с едой и чайником, а последняя стена была украшена выходящим на улицу окном, не сильно, впрочем, украшавшим комнату.

Сев на диван, я достал письмо и осмотрел его: это был почтовый конверт, внутри которого находился аккуратно сложенный лист бумаги. Достав листок и раскрыв его, я стал читать.

«Здравствуй, мам. Я.… сегодня я сделаю это; то, о чём ты просила. Не так давно мы ограбили один торговый центр, но не рассчитали камеры и нам пришлось его сжечь. Прости, что пишу это, но ты должна знать. После того как мы его сожгли, Серёга подкупил какого-то опера, который, кажется, был связан с расследованием пожара, чтобы тот постарался выставить всё случайностью. Вчера я приходил к этому полицейскому и предложил ему сдать Сергея. Дело в том, что если бы я сразу сдался, или сдал бы нас обоих, то украденное нами просто распилили бы, и, в общем, единственный вариант вернуть эти вещи – это чтобы я сам их передал в руки владельцев. У нас в схроне не только вещи из ТЦ, там очень много украденного, но я уверен, что смог бы всё вернуть. Поэтому я хотел, чтобы Серёга сел первым, а я, вернув награбленное, сел бы за ним. Я пишу это уже поздно вечером вне дома и, скорее всего, полицейский не захочет принимать моё предложение, видимо, стоило рассказать ему мотив сделки. В таком случае я приду домой и свяжу Сергея, я заранее приготовился к этому, а когда верну вещи, мы оба сдадимся. Я уверен, что он поймёт, когда узнает, почему я так поступил. Но говорить я ему пока не буду, иначе он захочет улизнуть, захочет… не знаю, как-то спастись. Я скоро пришлю тебе деньги, где-то 200 тысяч всего. Это мои честные деньги. Я заработал их на стройке, когда в прошлом году мы с Серёгой сидели без дела. На них нет ни капли грязи или крови. Они твои, мам. И прости, что мы так поступили. Прости, что не послушали тебя. Твой Кирилл.»

– И ты хотел, чтобы я его остановил? – послышался спереди хриплый, удушливый голос.

Я поднял глаза от письма и увидел сидящего за столом передо мной Сергея. Он был по мёртвому бледен, а его глаза почти не двигались сами. В принципе, у него отсутствовала почти любая мимика, даже рот двигался еле-еле, несмотря на громогласность и хрипоту голоса. Его верёвка с крючком на конце теперь болталась у его шеи.