Оно лежало в углу его покоев, завернутое в кровавые нити. Скорлупа была полупрозрачной, сквозь нее просвечивало существо с крыльями падшего херувима и когтями демона. Оно билось внутри, царапая изнанку реальности.

Когда Ариэль раздавил яйцо ногой, из него вырвался визг, разрезавший воздух как нож. Стены покоев за кровоточили. Из трещин поползли черные жилы, сшивая пространство грубыми стежками, словно Небесные Сферы были всего лишь тряпичной куклой, которую кто-то спешно чинил.

Ариэль понял: он стал инфекцией.

Но вместо ужаса в нем проснулся голод.

Он подошел к зеркалу, уже зная, что увидит. Его отражение теперь имело двойника – силуэт из щупалец и перьев, сливавшийся с ним воедино, как тень при двойном свете. Двойник улыбнулся, обнажив зубы-кинжалы.

– Скоро, – сказал он голосом Ариэля, но с придыханием, будто в горле застряли осколки стекла. – Скоро ты поймешь, что рай – это могила, присыпанная светом.

На следующее утро Ариэль проснулся с крыльями, окрашенными в цвет запекшейся крови.

И понял, что больше не может ткать.

Он мог только разрывать.

Воздух Небесных Сфер стал вязким, словно вдыхаемый свет превратился в патоку. Каждый взмах крыльев Ариэля оставлял за собой шлейф кровавого пара, а его тень – ту, что когда-то была невесомой, – теперь волочилась за ним, как прилипший труп. Она стала тяжелее его самого. Иногда он чувствовал, как ее пальцы, холодные и костлявые, цепляются за его лодыжки, пытаясь замедлить шаг.

Он больше не спал. Сон стал дверью, которую он боялся открыть. Вместо этого он бродил по опустевшим галереям, где даже эхо его шагов звучало чужим. Стены здесь больше не сияли – они покрылись язвами, из которых сочилась черная смола. Она стекала вниз, образуя ручьи, что складывались в те же три переплетенных круга. Иногда в смоле плавали глаза: человеческие, звериные, инопланетные. Все они следили за ним.

Однажды он наткнулся на ангела-садовника в Садах Вечности. Тот стоял, уткнувшись лицом в ствол Древа Жизни, его крылья были обернуты вокруг дерева, как погребальный саван. Ариэль окликнул его – и садовник обернулся. Его лицо было пустым, плоским, как маска, а из разреза на месте рта свисали корни, проросшие сквозь плоть.

– Они пересаживают нас, – прохрипел садовник. – Чтобы мы не проросли.

Прежде чем Ариэль успел ответить, корни впились в дерево, и садовник рассыпался в пыль, смешавшись с прахом мертвых звезд.

Голод, о котором он боялся думать, рос. Теперь он ощущал его не в желудке, а в крыльях – будто каждое перо жаждало вонзиться во что-то живое. Когда он пролетал над Полями Звездной Пыли, его тень, отделившись, набросилась на группу ангелов-новичков, поливающих ростки новых миров. Он не видел, но слышал: хруст крыльев, хлюпающий звук рвущейся плоти, а после – тишину, густую, как смола. Когда он обернулся, новичков не было. Лишь на песке остались лужицы света, смешанного с чем-то темным и пульсирующим.

Его позвали в Зал Молчания.

Это место, куда ангелы приходили, чтобы забыть. Белые стены, лишенные украшений, пол, растворяющий мысли, как кислота. Но когда Ариэль вошел, зал изменился. Стены сомкнулись, превратившись в круглую камеру, покрытую шрамами – глубокими, как пропасти. В центре стоял трон из сломанных крыльев, а на нем – фигура в плаще из теней. Ее лицо было скрыто, но руки… Руки были как у Ткача: длинные пальцы, обожженные нитями судеб.

– Ты нарушил паттерн, – прозвучало отовсюду и ниоткуда. Голос напоминал скрип пера по стеклу. – Но паттерн был иллюзией. Приди. Стань тем, кто рвет, а не шьет.

Ариэль попятился, но дверь исчезла. Тень на троне подняла руку, и стены зашевелились. Шрамы раскрылись, став ртами, которые завыли на языке мертвых вселенных. Звук выбил его из реальности – на мгновение он увидел их: существ из-за завесы, с телами из сломанных часов и глазами-лабиринтами. Они тянули к нему щупальца, обернутые стихами из запретных гимнов.