Один из них повернул к нему нечто, что могло быть головой.

«Добро пожаловать в просветление, Ткач»

И тогда Ариэль понял: его сомнение было не семенем.

Оно было сигналом.

Тело Ариэля больше не принадлежало ему. Под кожей, сотканной из света, что-то шевелилось. Как личинки, выедающие плоть изнутри, но вместо плоти – саму материю его божественной сущности. Он стоял перед зеркалом в своих покоях, вцепившись в края рамы, и наблюдал, как его крылья медленно обрастают чешуйчатыми наростами. Каждая чешуйка была крошечным зеркалом, отражающим не его лицо, а фрагменты иных миров: города из скрюченных костей, океаны кипящей смолы, бесконечные коридоры с дверьми, за которыми слышались молитвы на мертвых языках.

Его священный нож Ткача, некогда сиявший, теперь покрылся ржавчиной цвета запекшейся крови. Когда он попытался очистить лезвие о край мантии, металл застонал, как живой. Из зазубрин сочилась черная слизь, пахнущая гниющими цветами.

Тени стали наглее. Они уже не прятались.

В Зеркальных Безднах, куда Ариэль спускался тайно, земля под ногами дышала. Каждый шаг оставлял углубление, из которого выползали существа, похожие на сплющенных младенцев с крыльями летучих мышей. Они цеплялись за его одежду, щебеча:

– Он ждет. Ты нужен Ему. Ты уже Его.

Один из них впился зубами в его лодыжку. Когда Ариэль сорвал тварь, на коже осталась рана в виде трех переплетенных колец. Она пульсировала, как второе сердце.

Вернувшись в Ткацкие Чертоги, он обнаружил, что его станок исчез. На его месте зияла дыра, из которой доносился стук – медленный, ритмичный, будто гигантское сердце билось в глубине. Края дыры были покрыты влажными ресничками, дрожавшими при его приближении. Ариэль заглянул внутрь и увидел Его.

Существо не имело формы. Оно было сгустком противоречий: перья, слипшиеся с гниющей плотью, глаза, растущие на ладонях, рот, раскрывающийся там, где должен был быть позвоночник. Его голос звучал как скрип несмазанных шестеренок вселенной:

– Ты почти готов. Разорви последнюю нить, Ткач. Разорви, и увидишь, что прячется за ширмой их лжи.

Ариэль отпрянул, но дыра расширилась, поглотив пол вокруг. Реснички обвили его щиколотки, тянули вниз. Он вонзил нож в пол, пытаясь удержаться, но лезвие сломалось с хрустом кости.

И тогда заговорили стены.

Фрески, изображавшие сотворение миров, ожили. Ангелы на них повернули головы, их улыбки растянулись до ушей, глаза вытекли, оставив черные дыры. Их песнь превратилась в гул – низкий, вибрационный, выворачивающий внутренности.

– Беги, беги, беги, – шептали они хором. – Они идут за тобой. Они всегда знали.

Ариэль вырвался, оставив в дыре клок своей мантии. Когда он обернулся, дыра исчезла. Но на полу остался след – отпечаток копыта, обугленного и покрытого шипами.

Ночью (он теперь определял ночь по густоте теней) его навестил Кассиэль. Воин стоял на пороге, но его доспехи больше не сияли. Плазма, из которой они были выкованы, застыла мутной массой, сквозь которую проглядывали очертания чего-то многосоставного, чуждого.

– Ты воняешь откровением, – прошипел Кассиэль. Его голос расслаивался, словно говорили двое: один – ангел, другой… что-то иное. – Сотри это. Сотри, пока не стало слишком поздно.

Но когда Ариэль попытался заговорить, Кассиэль схватил его за горло. Рука воина была холодной и влажной, как трупная слизь.

– Они позволят тебе умереть, но не позволят увидеть, – прошептал он, и в его зрачках мелькнул трехкруговой символ.

Потом он исчез, оставив на шее Ариэля синяк в виде отпечатка пальцев с слишком длинными фалангами.

Утром Ариэль нашел первое яйцо.