Егор включил телевизор. Выступали какие-то депутаты. Говорили о чём-то важном. Обсуждали и осуждали путч.

– Давно пора забыть! – сказал им Егор и переключил канал. Но это не помогло. На втором канале, депутаты мусолили ту же тему. Егор выключил телевизор и усмехнулся. С самого детства ничего не изменилось. Тогда были съезды, теперь заседания. Только тогда, по словам выступающих, было всё хорошо. Теперь же, всё невыносимо плохо.

Егор влез на стул и вынул из антресоли семейную фотографию: мама, папа и Егорка. Родители держат за руки пацанёнка в круглой зимней шапке и чёрной шубке. Все обуты в валенки. Счастливые и улыбающиеся. Какими были молодыми! Моложе его теперешнего. Интересно, стал бы батя в то время куда-нибудь поступать? Егор подумал и решил, нет, не стал бы.

Он походил по квартире, прощаясь с ней. Затем Егор завёл механический будильник и лёг спать.

Спозаранку, захватив ордер на квартиру, Егор отправился на вокзал! Из всех видов транспорта он не любил только водные. Будь-то теплоходы, лодки или плоты…

Когда ему было девятнадцать, служба в армии перевалила за половину, Егор отправился в отпуск. Но не радость ждала его дома.

Захотелось родителям покататься по Волге, на Родине мамы. Вдвоём отправились они на моторке, совсем недалеко и среди бела дня. Но не вернулись. Ни свидетелей их гибели, ни их тел не нашлось. Пустая лодка без мотора – вот и вся память о родителях. Егор расспрашивал местных мужичков, что да как, но ничего внятного не узнал.

– Какой мотор был, а? – жаловался ему хозяин лодки. – «Вихрь»! Ни один рыбнадзор не возьмёт!

Егор стоял перед ним и тупо кивал.

– Вот-те и «Вихрь», закружил лодку-то, – всхлипнул пьяный мужичок.

Егор дал ему ещё на полулитру и ушёл. Что с него? Кто и как закружил? Теперь никаких концов не найти! И тётка Надя ничего не сказала. Ну, приехали, ну, собрались отдохнуть. Трезвые были. Уехали вверх по течению, и всё.

– Оне-то, хоть крешшёные? – спросила восьмидесятилетняя бабушка Мария, мать тётки Нади.

Егор пожал плечами. На эту тему с родителями он никогда не говорил.

– Вот иш-шо как! – прошамкала баба Маня. – Теперь знать не знам, в церкву-то каку требу подать за их?

– Да подала я, мама! Как за умерших внезапно! – сказала тётка Надя.

– И ты внущек, свечки-то поставь! Не бойся, зайди в часовню. Увидишь, где распятие, туда и поставь. За упокой, значит. Всё им полегше будет.

Егор слушал и не слышал. Он смотрел на сухонькую старушку, на её тёмный ситцевый платок и галоши на босу ногу. Смотрел и молчал.

Отказавшись от ужина, он уехал.

С того времени Егор невзлюбил пароходы. Он не боялся утонуть, но всегда думал, что будет топтать могилу родителей, прорезая её килем любого судна.

С виду электричка быстро разгоняется и несётся как ветер, но на деле плетётся хуже любого товарняка. И курить нельзя. Егор всё равно выходил в тамбур. Если кто из мужиков курил, он сразу присоединялся. Вдвоём проще отбрехаться от штрафа. Когда двери открывались, Егор выбрасывал окурок на перрон.

Попутчица изнывала от жары. Томная и плотная девушка в лёгком платье без рукавов непрестанно обтиралась большим носовым платком.

Не смотря на это, пот так и катил с неё градом. Солидную сумку она поставила на скамейку, рядом с собой, чтобы никто не подсел. Но желающих не было. Егор сидел на скамейке напротив, один на трёх местах.

На сиденьях противоположной стены вагона сидели, мужички и пили водку. Беззлобно матерясь, они говорили о политике: внутри Союза и в мировом масштабе.

Чернявый мужичок с мохнатыми дремучими бровями спросил собутыльников:

– Знаете хоть, почему Брежнев, когда его хоронили, сказал: «Положите меня в гроб на живот»?