— Нина… ты…

Я не знаю, что сказать. Просить прощения — глупо, признаваться в любви — и того глупее.

Нина усмехается, качает головой.

— Ну, что, Виктор Владимирович, не тот сценарий?

— Ты о чём?

— О том! Сейчас мне следует рыдать и говорить что-то вроде: «Ах, теперь Вы не станете уважать меня» — так, кажется? У Анны Карениной похоже, а ещё где… Дама с собачкой… не важно где…

Лоб её пересекает тонкая морщинка, как будто Нина превозмогает сильную головную боль. Она смотрит на меня и не отводит глаз, но взгляд её становится утомленным, безжизненно-тусклым.

— Ну, зачем ты так, я же ничего не сказал тебе, ни слова, я не осуждаю, — я порываюсь встать, но одежда моя валяется далеко от кровати на полу. Это всё глупо, я стесняюсь.

— Да знаю я, всё-всё знаю: «Неважно, сколько раз у неё было ДО этого», — ты ведь так думаешь. И тебе всегда будет казаться, что я сочиняю сказку о развесистой клюкве, если скажу, что был всего только один, да и то… Это всё не важно. Дать тебе брюки? — Она, наконец, замечает, что я не в своей тарелке, — хочешь, я выйду?

— Постой… то есть… да, я сейчас оденусь. Послушай, я ведь не спрашивал тебя ни о чем.

— А зачем тебе спрашивать? И какая тебе разница, перепихнулись и разошлись. У тебя сегодня одна, завтра другая. И не надо делать вид…

— Никого у меня нет! То есть не было так, что одна и другая, у меня давно уже… — Я краснею. Какого чёрта я оправдываюсь? Но тут же приходит странная жалость. Я понимаю, а ещё более чувствую, как она выставляет защиту, но на самом деле хочет совсем не этих слов. — Послушай, о чём мы? Зачем? Разве тебе было плохо со мной? Я… может я тебя обидел, ты извини. Если надо уйти — скажи, и я уйду.

Переживания мои оказываются даже глубже, чем я подозревал, обида приходит неожиданно, я пытаюсь и не могу скрыть это.

А потому, когда Нина говорит:

— Нет, это ты прости, — и протягивает мне руку, я резко откидываю одеяло и, уже не смущаясь наготы, встаю. Мне всё равно. Я подбираю одежду и быстро напяливаю на себя, не заботясь о том, как всё это выглядит со стороны. Вся история с ночным звонком кажется мне теперь грязненькой и мелкой. Какая уж там «Дама с собачкой». И близко не лежало. Не надо было приезжать…

— Значит, всё? — теперь я задаю этот вопрос.

— Да, всё, «до свидания» вряд ли, а «прощай» — смешно, правда?

— Нет, грустно…

Я не знаю, что надо сказать и сделать, чтобы разбить эту стену. Сейчас уйду и, как решил, больше не позвоню ей, и она мне не позвонит. Мы останемся чужими, и наши судьбы не станут улыбаться ни по-доброму, ни по-злому.

— Ну… в общем, я пошел, — говорю я, продолжая глупо стоять посреди комнаты, — всё же спасибо за чай и вообще…

Она опять качает головой и произносит со вздохом:

— Ты бы ещё баксы предложил.

Ещё хуже вышло, нет бы молча уйти, а теперь ещё и виноват оказался.

Тут я не выдерживаю и взрываюсь.

— Всё невпопад, что ни скажи тебе! Ты мирно разговаривать можешь?

— Могу. Всего хорошего, скатертью дорога, чертям поклон.

Она говорит это не очень любезно, но не изменяя тона.

И тут…

Я смеюсь, сажусь на постель рядом с ней, обнимаю её, она пытается вырваться, но я не пускаю.

— Думаешь, я сейчас уйду, громко хлопнув дверью? – спрашиваю я.

Она поводит плечами, ещё раз пытается скинуть мои руки.

— Может, и уйдёшь.

— У тебя несносный характер, Нина.

— Я знаю. — Растерянное обиженное лицо выдает её. Она быстро справляется, но я замечаю за защитной маской равнодушия и самостоятельности другое: «Не уходи».

— А если я всё-таки останусь? – Я обнимаю её крепче. Она сдаётся, кладёт голову мне на плечо и отвечает.

— Я сварю ещё кофе.